Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 2

Ирина подняла глаза.

Пред ней стояла девушка в платке. Свет фонаря озарял белое рябое лицо, запухшие глаза, со стыда спрятавшиеся глубоко, и большой красный рот.

Эта девушка что-то сказала Ирине.

К стенам жались другие, такие же, как она, слушали, что будет.

— Впервой? — повторила девушка.

Ирина в ужасе отшатнулась.

— Да ты не пужайся, — продолжала девушка, — и мы люди. Я сама гуляю недавно. С чертом спуталась. В меблированном доме на Малом жила в горничных, комнаты убирала.

Она крепко держала Ирину за рукав и не пускала. Онемев от страха, Ирина ее слушала. Девушка спокойно рассказывала:

— Двенадцать рублей получала, квартиру и чаевые. Да говорю, с чертом спуталась. Ну, и управляющий стал требовать. Я не пошла, он выгнал. Кабы не черт этот, чертежник, никогда б до улицы не дошла. Туды ж, Игорем зовется!

— Как? — дико вскричала Ирина, вдруг сразу все понимая.

— Игорем, говорю, называется, фамилия-то чудная. А ты не кричи, а то городовой придет, всех разгонит.

Она выпустила руку Ирины, полунасмешливо, полусочувственно на нее глядя:

— Под дождем таким впервой, конечно, трудно. Когда я шла, хорошее небо было.

Она посмотрела вверх. В рябое лицо закапал серый дождь.

— Тьфу ты, черт! — выругалась девушка и отошла к своим.

Ирина сделала шаг, шатаясь. Все силы напрягла, чтоб сделать второй. Казалось ей, что нет ужаса безысходней, чем у нее в душе был. И вот стало ей еще хуже.

«Туды ж, Игорем зовется!» — стояли у нее в ушах слова девушки.

И вспомнилось ей все, что было вчера.

С утра шел дождь, с утра тянуло ее к Гоби. После вечера у Адама ее не покидало опьянение. Надо идти, куда тянет. Эти слова Адама вскружили ей голову.

И вечером она пошла к Гоби.

Когда она шла к нему, какой-то внезапный, солнечный восторг охватил ее. Может быть, это был восторг не к нему. Теперь она наверное знала, что не к нему. Но тогда, когда она бежала к нему, он был для нее солнцем, родившим ее восторг.

Гоби встретил ее на пороге неприветливо, но, взглянув в ее необычно сиявшие глаза, переменился. Какая-то жесткая и злая гримаса пробежала по его лицу. Он вынул часы.

Было десять, начало одиннадцатого.

Ирина заметила, как дрожала рука его, державшая часы.

— Знаете что! — сказал он. — Наш подъезд запирается в одиннадцать. А мне хочется посидеть сегодня с вами подольше. Поедемте куда-нибудь.

— Куда-нибудь? — весело переспросила Ирина, и представился ей тогда почему-то сад, где растут бананы и апельсины. Гоби влез и бросает ей сверху бананы. Она ест их, сладкие, душистые, как у Адама, где она ела их в первый раз.

— Да, все равно куда, — с жесткой задумчивостью ответил Гоби, перебирая в уме недорогие гостиницы и проверяя состояние своего кошелька.

А Ирину он держал за руку, решив, что сегодня она от него не уйдет.

— Поедемте! — с беспечной смелостью воскликнула Ирина.

И они поехали на извозчике и, проехав не очень долго, к пестрому дому подъехали.

Прочтя вывеску «Отель», Ирина подумала:

«Куда же это мы?»

Гоби сошел и стал разговаривать со швейцаром. Швейцар, оглядев Гоби и Ирину, как никогда в жизни никто ее не оглядывал, не без насмешки отрицательно покачал головой. Тогда все это казалось Ирине забавным, и скоро они приехали к другому отелю, куда впустили охотней и откуда Ирина вышла после полуночи, поддерживаемая под руку Гоби, с опустошенной душой, в полубеспамятстве.

— Уйдите!

Это было все, о чем она молила Гоби.

Но он, хозяйственно и плотоядно улыбаясь, вел ее под руку до извозчика, вез на извозчике, и едва она могла его умолить, чтоб он не подвозил ее к самому дому, а позволил сойти на проспекте.

Как сегодня, бродила она и вчера, в нестерпимых муках вспоминая странную комнату с загороженной кроватью, с исцарапанным зеркалом, с крупной вывеской на двери: цена этого номера два с полтиной.

Два с полтиной!

Вот во сколько обошлась ему ее, девичья, жизнь.

«Туды ж, зовется Игорем!»

Злым смехом и вчера и сегодня хотела бы рассмеяться Ирина, но не умела. И умереть не умела, а то не жила бы ни минуты.

И так тяжелы были ее душевные муки, что не хватало сил остановиться на мысли о том, кто же виновник их: Гоби, Адам, велевший идти туда, куда тянет, или она сама, идущая теперь под дождем, по грязи.

Тонкие туфельки давно промокли, холодно пяткам, и еще хуже, чем чувство холода, чувство грязи, подобравшейся к телу, проникшей в него, грязи, от которой нет спасенья…

Ирина содрогалась.

Вдруг ее окликнул кто-то.

Она испуганно обернулась.

Ее нагонял Михаил.

Должно быть, он был страшно взволнован, потому что даже не спросил Ирину, почему она на улице, ночью, одна. Он весь дрожал, губы его тряслись.

— Я ему верил, я на него надеялся! — заговорил он, поздоровавшись с Ириной и не выпуская ее руки, — А он, а он истукан какой-то! Сидит как каменный, лицо темное, страшный. Он старик совсем, я и не знал.

— Вы про кого? — участливо спросила его Ирина, тряся за руку. — Про кого вы говорите-то?

— Про Адама нашего Федоровича, вот про кого! Недаром мать его Каином называла.

Он хотел еще что-то сказать обидное, и вдруг глаза его заморгали.

Ирина заметила, что очи заплаканы.

— У меня мать умерла, — глухо сказал он.

Ирина погладила ему мокрую, холодную руку.

— Звал Адама Федоровича… Не пошел. Сам, говорит, умираю. Сидит, ничего не делает, все ждет кого-то.

Ирина широко раскрыла глаза.

— Никого у меня теперь нет. Один я на свете. Только вы, только вы!..

Он страстно прижался плечом к ней.

Съежилась Ирина, внутренне вся от него отстранилась, трепеща за Михаила, что он дотрагивается до нее. Со слезами сказала:

— Милый, родной мой, брат мой, не надо!

Слезливым, ребячьим голосом Михаил сказал ей:

— Я люблю вас.

И, чуть не застонав от всего страшного, что она вчера про любовь узнала, ответила Ирина:

— Неправда!

— Ей-богу! — с запальчивостью воскликнул Михаил. — Я только сказать не умею, как этот поэт.

«Он тоже не умеет!» — вспомнила Ирина.

— И девушки боюсь. Вообще девушки, — угрюмо продолжал Михаил, — а любимой особенно.

Ирина долгим взглядом запавших своих глаз посмотрела на Михаила. Вот как начинается настоящая любовь, «Девушки боюсь», а не «поедемте куда-нибудь». Старой и замученной казалась себе Ирина по сравнению с Михаилом.

— Любишь? — спросила она его ласково, как ребенка. — Любишь? А я и не знала. Если бы знала, ничего б, может быть, не было…

— Чего не было б? — от внезапной радости переходя к беспокойству, спросил Михаил. — Ирина Сидоровна, да вы какая-то странная… С вами что-то случилось. У меня несчастье. Мать умерла. Оттого я и не заметил сразу, какая вы. А теперь вижу. Что с вами? Глаза темные, как на иконах… А красивой такой вы никогда не были, как сейчас. Ах, какая красивая, и какие мы все несчастные! Почему-то ночь, и мы на улице? У меня мать умерла. А с вами-то что, да говорите же вы наконец, что с вами?