Виктор Широков - Стихи разных лет

Вмешаться не берись, верь в предопределенье.

Не блажь и не каприз - прилив, отлив...Сцепленье

раскрученных планет.

Космические всплески.

Непознанный секрет механики вселенской.

Но внятен стал прибой с его прибрежной пеной, как разговор с собой о чем-то сокровенном.

Глухой и ровный шум невидимых насосов.

Ответный рокот дум на множество вопросов.

А если будет смыт узор шальной волною, тем очевидней смысл в согласье быть с судьбою.

6.08.81

Гульрипши

ВИД С МОРЯ

Гульрипши...К названию прислушиваюсь...Соловей как будто вьет стальною нитью соло.

И, крыльями махая, из ветвей летит стремглав трепещущее слово.

На солнце зеленеет моря гладь и переходит в синь у горизонта.

Как хорошо подальше заплывать и вглядываться в берег зорко!

Садов густая зелень и лесов окутывает мантиею горы.

Немного в жизни сладостных часов, когда с самим собою не в раздоре.

Белеет слева зданьями Сухум, вдоль моря выгнутый, как половинка лука.

Стреляй в меня, не целясь, наобум, приятельница давняя, разлука!

Я столько раз прощался и страдал, влюбленный в города, как в женщин.

И драгоценных слов металл бросал в года, как в воду, боль уменьшив.

Сейчас совсем другой исход, мне ясен поворот событий.

Я верю: будет новый год лететь по заданной орбите.

И я ещё не раз с женой и с дочерью сюда приеду...

И будет черноморский зной над грустью праздновать победу!

Веселый, загорелый и худой, кивая головой непоседелой, я встречусь с черноморскою водой и обниму её умело.

Плыви, плыви! Смывай печалей груз.

Над опасеньями своими смейся.

Здесь чувств и мыслей сладостный союз ещё не раз затронет сердце.

Еще я съезжу и в Зугдиди, и в Батум, в Тбилиси, может, напоследок...

Куда влечет свободный ум, как завещал вольнолюбивый предок.

И трепетная флейта Гюль-муллы, когда-то тешившая персиянок; и моря изумрудные валы ещё не раз разбудят спозаранок.

А позже, проследив по карте след метаний, поисков и странствий, пусть кто-нибудь вздохнет: "Ведь был же белый свет хорош в своем непостоянстве!"

А вечером гуляет молодежь и, плечи загорело обнаживши, вдруг повторит сквозь хохот и галдеж:

"Гульрипши!"

За это и люблю тебя, страна, и потому несет стальная птица туда, где черноморская волна о берег не устанет биться.

Я этот шум подслушал и несу как в сердце шорох крови...

Наверное, вступил я полосу незатухающей любови.

Не прекращайся, яростный прибой!

Не бойся о скалу разбиться!

Как нужен спор с судьбою, и с собой, и с равнодушьем очевидца!

Преодолеть разноречивость сред и выстоять, и настоять на праве самим собою быть на склоне лет и не бездельником в державе.

Запомнится не местное вино, а - речи, где одна сквозит забота о мире...Единение одно людей братает - их работа.

И пусть запомнит на прощанье взгляд не только рыночные фрески, не только море и соседний сад, но взгляд ответный, радостный и резкий.

9.08.81

Гульрипши

ТЕАТР

Вот и я узнал, как видно, цену благородству, дружбе и любви...

Что ж, давай, закончим эту сцену, жизнь моя, скорей антракт зови!

В том антракте - перестук бутылок, бутерброды, гомон, женский смех...

Самому себе смотрю в затылок, он, увы, такой же, как у всех.

Очередь покорно разойдется, чтоб опять вглядеться в новый акт, веря: побеждает благородство; понимая: всюду важен такт.

Почему же, веря в провиденье, мы в быту не ищем красоты, разрушая хрупкие виденья в жизнь не воплотившейся мечты?

3.09.81

РАБОТА

Перепачканы руки в чернилах, я фломастер опять заправлял...

И юлит, как в ладонях обмылок, мысль, что вот он - бесславный финал.

Но подул ветерок из фрамуги, и подумалось: "Жизнь хороша!

Что ж, работа пусть пачкает руки, оставалась бы чистой душа..."

3.09.81

Я от бабушки слышал:" Говеть ещё надо, а ты - разговелся..."

Мне казалось: всем надо гореть, чтобы ярче рассвет разгорелся.

Атеист, отрицал я посты:

"Эка невидаль - голод не тетка!"

А у бабушки речи просты, не прикажет, а выскажет кротко:

"Мол, ты Бога, милок, не гневи.

Чай крещеный и причащенный...

Надо верить и жить по любви, чтобы умер, всем миром прощеный".

Вижу нынче: разъевшийся люд жаждет голода, чтоб исцелиться.

Вижу, как под заборами пьют, искажая гримасами лица.

Неужели никто не сказал им, что надо за совесть работать, что бессонный подземный вокзал соберет с них подушную подать?!

А вот бабушка так далеко, ей осталось - молчать да поститься...

Я б спустился - но так глубоко, хорошо хоть досталось проститься.

3.09.81

Очень часто меня обижали.

И при том - ни за что, ни про что.

Я бы все позанес на скрижали, только вряд ли кто это прочтет.

Все обиды мои - обыденка.

Так - заноза, осиный укус.

Хватит строить большого ребенка.

Выбрал гуж, так держись и не трусь.

Перемелется жизнь. Разойдется.

Пролетит через сито годов.

И обиды считать не придется - то-то взвоешь - во веки веков.

4.09.81

Благословлю врага!

Пусть хлещет против правил, но - песнь мне дорога, он петь меня заставил.

Он изрыгнул хулу времен палеолита, а я пою хвалу ему за жизнь гоплита.

За то, что не дает расслабиться, забыться; за то, что каждый год приходится с ним биться.

Пусть я не победил, но и - непобежденный...

За тренировку сил врагу - привет соленый!

3.10.81

БРАТ

В электричке, летящей в Загорск, я раскрыл припасенную книжку; и увлекся виденьями мозг, хоть постукивал поезд с одышкой.

И уже заоконный пейзаж перестал отвлекать мои взоры, пересел я в другой экипаж, пересек временные просторы.

Я Случевского перечитал; обнаружил нежданное сходство и сродство наших душ идеал, опечаленный темой сиротства.

Веком старше, неназванный брат, был он так же строптив и раздвоен, видел ад, ненавидел разврат, но не воин был, так же не воин.

Лишь с бумагою наедине он бывал иногда откровенен, и вещал о всемирной вине, и душою вставал на колени.

Бился лбом, поднимался угрюм, правде вновь отдавался всецело; хоть шаманил порой наобум, но пытался найти панацею.

Верил он в воскресенье души, верил истово в жизнь после смерти; а стихи его впрямь хороши, почитайте и сами проверьте.

7.10.81

ЮРОДИВЫЙ

Когда юродивый бормочет вам непонятные слова, он тоже высказаться хочет, болит дурная голова.

Кипит святое вдохновенье, бурлит ручей больных речей; но всем дурное откровенье, как прицепившийся репей.

Когда же дурня увенчает пророческим венком молва, толпа с восторгом повторяет все непонятные слова.

И в них находит откровенье, и будущее зрит в речах, и даже тенью подозренья не осквернит огонь в очах.

А через день опять готова кричать привычное: "Ату!"

Другое царственное слово влечет столикую толпу.

И вот уже пророк развенчан судьбы безжалостной рукой, и только шутовской бубенчик звенит насмешкой день-деньской.