Георгий Балл - Торопун-Карапун и тайны моего детства

Дедушка обтер усы, и мы расцеловались.

- А об этих, - он кивнул на Ложку, Солдатика и Цыпленка, - об этих не тревожьтесь, я их вам целехонькими доставлю. У меня и ковер-самолет есть, да и так - из усов волос вырву, из сказки выведу. Прощайте. Проща-аай-те...

Мы шли и оглядывались. Дедушка становился все меньше, меньше...

Метель подхватила нас, закружила, залепила глаза. Торопун-Карапун согнулся, сжался, шел молча. Я сам еще не решался узнать, а нога мои узнавали и вели все дальше, дальше по тропе. Но что это? Снег стал падать все тише, хлопья сделались мягче, и вот уж кое-где зачернела земля на проталинах.

Динь-бом, динь-бом...

Вдалеке я увидел, я узнал городок наш, Ташино.

Теперь уж я хорошо различал дорогу. Вот березы - вокруг них совсем снега нет, первые травинки из-под палого листа выбились. А вот и дуб, а на нем листья шумят. И что за чудо - солнце совсем горячее проглянуло, и трава стала расти прямо на глазах, и желтые цветки полевого львиного зева, и белые и розовые головки клевера, и ромашки, ромашки... И трава все выше, уж и пройти трудно - по пояс нам!

Я увидел куст бузины под двумя сросшимися соснами. Но как найти среди этих веток и травы: все здесь сплелось, перепуталось.

- Сюда, сюда! - услышал я тоненький голосок.

Я наклонился и позвал Торопуна-Карапуна. И он тоже наклонился, и нас скрыла трава. И тогда я увидел маленького Зеленого Кузнечика.

- Здравствуй, Зеленый Кузнечик! - сказал я. - Вот мы и опять встретились!

- Сюда, сюда! - позвал Кузнечик и прыгнул под куст.

- Протяни туда руку, - попросил я Торопуна-Карапуна.

- Тут железное что-то, - отозвался он.

- Дальше, дальше.

- Есть! - крикнул Торопун-Карапун.

- Все на месте, все сохранилось, - тихонечко приговаривал Кузнечик. Все, что вы, люди, теряете и оставляете на земле, когда вырастаете, не пропадает, а просто зарастает травой и цветами.

- Травой и цветами, - повторил я, будто хотел запомнить на всю жизнь.

- Ну, Торопун-Карапун, поднимайся.

Он встал во весь рост, и я выпрямился.

- Прощай, Зеленый Кузнечик, - сказал я.

Во мне - может быть, в последний раз! - прозвучала его немного грустная песенка, которую я так любил в детстве и о которой ни разу, ни разу еще не говорил вам.

Вот она:

Мокрой щекой, мокрым лицом

Вечер прижался к окошку.

Если страшно тебе, друг мой,

Спрячься в мою ладошку.

Если вдруг - печали толпой

И не с кем сказать словечка,

Вспомни, вспомни - ведь я с тобой, Кликни меня. Кузнечика.

- Прощай, Зеленый Кузнечик!

И я повернул кольцо.

Часть пятая

ВОЗВРАЩЕНИЕ И ТАШИНСКИЙ ТАЙНИК

СНОВА ВТОРАЯ ПЕРЕЗВОННАЯ

Я повернул кольцо, и тут же мы очутились в комнате у Торопуна-Карапуна. Мы сидели на поленьях радом с печкой. А у меня в ушах звучал голосок Кузнечика и шепот сказки, медленная ее тишина и тайна сказки.

И вот перед нами последняя тайна моего детства.

- Давай посмотрим, - сказал я Торопуну-Карапуну, - что там осталось.

Мы развернули клеенку. Она вся пожелтела, скрючилась от дождя и мороза. Я с трудом отодрал черные, потрескавшиеся края. Вдруг что-то звякнуло, покатилось по полу. Торопун-Карапун поднял - на ладони у него лежала стреляная гильза.

- Это Вали Шевчука? - негромко спросил ТоропунКарапун.

- Да.

Пряжка со звездой. Его.

Письма. Целая пачка писем, завернутых в газету того времени.

Альбом для рисования.

Мы открыли. И сразу увидели коней. Они вольно мчались среди травы, и гривы их развевались.

Я листал страницы альбома, и прежнее возвращалось ко мне.

- Видишь - колодец. Здесь мы брали воду.

- В Ташине? - спросил Торопун-Карапун.

- Да. А это городок. С пригорка. Там - вон, вон - наша школа. А это овраг. Он весной весь желтый был и пушистый - ива цвела. Здесь мы находили гильзы, потому что за оврагом были стрельбища. Солдаты выучивались и уходили на фронт. А гильзы подбирали мы, мальчишки.

Иногда мы находили патроны, бросали их в печку... Ну да, я тебе уже про это рассказывал. А это забор, здесь лошадь привязывали. А за забором начинался рынок... А вот, смотри, рисунки пошли цветные. Это отец прислал Вале краски.

- Танк, - сказал Торопун-Карапун. - Почему он весь перечеркнут?

- Отец Вали Шевчука не вернулся с войны. Не вернулся и мой отец.

Мы закрыли альбом. Сидели, ничего не говорили.

Потом Торопун-Карапун спросил:

- А Витя? Что стало с вашим другом Витей?

ПОСЛЕДНИЕ ПИСЬМА

"Дорогой Витька!

Это что же ты молчишь, заставляешь отца беспокоиться? Я вышел из госпиталя. Воюю теперь на другом море. Дела здесь у нас горячие. Недавно высаживали десант и получилось так: катер к берегу никак не мог подойти - ведь причала не было. Солдат высаживать в воду нельзя - автоматные диски намокнут.

И тогда вызвались наши матросы. Двадцать самых рослых матросов спрыгнули в воду и встали по двое в ряд - устроили живой мост. А по спинам матросов стали высаживаться солдаты.

Ночь была как день от трассирующих пуль, от осветительных ракет - мы их называем люстрами: белые, они долго висели в воздухе. С грохотом рвались снаряды, поднимая фонтаны воды у самой береговой кромки. Противник вел непрерывный огонь. И с кораблей, которые прикрывали десант, через головы матросов летели сотни снарядов. Качались вода, земля и небо, а живой человеческий мост стоял.

Вот какие у нас дела, сынок!"

- А Витя? - спросил Торопун-Карапун. - Есть письмо от Вита?

- Да, вот Витино письмо!

"Ребята! Я теперь в морской пехоте. Я тоже сын флота, как Шурик... У меня есть свой бушлат, мне выдали бескозырку с лентой! Нас, моряков, фашисты боятся и называют "черной смертью". А еще нас называют "черная туча". А перед боем наши моряки чистят пуговицы. И я тоже надраиваю бляху зубным порошком, а потом суконочкой. Может, меня еще возьмут и на корабль!"

- Значит, он все-таки попал на флот! - закричал Торопун-Карапун.

- Конечно, попал, - ответил я. - Мы писали ему письма, завидовали. А больше всех я. Я лежал в больнице. Долго пролежал, и последнее письмо мне принесли в больницу. Вот оно. Его прислала к нам в детскую колонию военная переводчица.

"Дорогие ребята детской колонии!

Ваш товарищ Витя Аржанов совершил подвиг он своим телом пытался закрыть пробоину в подводной лодке - в этом отсеке подводной лодки остальные моряки были убиты.

Я сама отвозила его в госпиталь. Он все просил: не потеряйте мою тельняшку и пояс не потеряйте с бляхой. Витя очень гордился, что стал моряком. Я не могла оставаться с ним до конца. Но врач сказал, что он безнадежен.

Мы все любили Витю. Моряки всегда отдавали ему свой шоколад, все сладкое.

Никогда мы его не забудем. И песню его помним - про городок. Он очень хорошо пел".

- Да, - сказал я, - он очень любил песни. Лучше всего у него с Валей Шевчуком получалось. Но Валю увезли из колонии. Я же петь не умел, я только подпевал Вите: