Всеволод Крестовский - Деды

Услышав однажды от племянника, что до него есть дело, Суворов вдруг совершенно ободрился и твердым голосом произнес:

– Дело?… Я готов!

Когда же все "дело" объяснилось тем, что барон Бюллер желал получить пожалованный ему баварский орден непременно из рук знаменитого генералиссимуса, Суворов грустно опустил голову и слабо, едва внятным голосом промолвил:

– Хорошо… Пусть войдет…

Наконец врачи потеряли всякую надежду.

Чувствуя приближение смерти, Суворов 5 мая призвал духовника, исповедался, причастился и с ясным спокойствием духа простился со всеми окружающими его. Наступила ночь, и с нею – бред предсмертный. В беспамятстве умирающий герой отдавал разные военные приказания, твердил о Генуе, истолковывал стратегические планы свои… Бред продолжался и утром, и последними словами Суворова были: "Генуя… Сражение… Вперед!" – а во втором часу дня 6 мая 1800 года, в день святого Иова Многострадального, великий и тоже многострадальный человек тихо испустил последнее дыхание.

Глубокое и тяжелое впечатление произвела весть о смерти Суворова в столице, в войсках, в отечестве. Многие инвалиды, его соратники, и все русские полки служили панихиды по усопшем "отце", и эти люди, бесстрашно и хладнокровно глядевшие с ним вместе на смерть, так близко и так часто, в кровавых боях, теперь неутешно плакали, как дети…

Император, до глубины души огорченный смертию русского полководца, послал своего генерал-адъютанта передать родным покойного, "что наравне с Россиею и с ними разделяет скорбь о потере великого человека".

На другой день массы народа теснились около дома, где скончался народный герой; и тихо, благоговейно входили, один за другим, посетители в траурную залу, где стоял на катафалке гроб Суворова. Лицо его до того было спокойно, что он казался не мертвым, а только уснувшим. Кругом на бархатных подушках сверкали все ордена и многочисленные знаки отличий генералиссимуса. Люди всех званий и состояний, не только петербуржцы, но и нарочно приехавшие из других городов, хотели взглянуть еще раз на почившего и поклониться его бренным останкам. В числе их замечали множество старых инвалидов, которые плакали и молились… И все трое суток таким образом толпился русский народ у этого дубового гроба.

Настало ясное, теплое утро 9 мая. По улицам из Малой Коломны медленно тянулся похоронный поезд Суворова. Все духовенство столицы предшествовало гробу, стройные клиры оглашали весенний воздух пением «Святый Боже». Все сановники, вся знать, военные и гражданские чины, сословия дворянское и купеческое, представители науки, литературы и всех искусств и неисчислимое множество народа шли позади печальной колесницы. Далее следовали войска со знаменами, обвитыми черным флером. Глухо и монотонно били похоронный марш барабаны, сопровождая мерным и медленным своим боем печальные звуки мелодических флейт. Далее стройно раздавался мрачный марш кавалерийских хоров, а еще далее, позади траурных эскадронов, тяжело громыхали по мостовой артиллерийские орудия. Бесчисленные толпы теснились на улицах вплоть до самой Александро-Невской лавры. Окна, балконы и даже крыши домов усеяны были народом. Державин шел за гробом и выразил скорбь свою о кончине героя, подвиги которого долго служили ему предметом поэтических песнопений. «Северны громы в гробе лежат!» – так слагал он о смерти Суворова.

Император Павел, окруженный блистательной свитой, верхом выехал на угол Невского и Садовой. Задумчиво стоял он близ Публичной библиотеки, ожидая приближающуюся процессию, и, когда она поравнялась с ним, его величество снял с головы шляпу.

– Прощай!.. Прости!.. Мир праху великого! – сказал он в полный голос, отдавая низкий поклон усопшему, – и все видели, как в эту минуту текли слезы по лицу государя.

В воротах лавры шествие затруднилось. Опасались, что высокий надгробный балдахин не пройдет под ворота, и уже хотели было снимать его.

– Вперед! – закричал вдруг старый гренадерский унтер-офицер, прошедший все походы вместе с Суворовым. – Не бойсь-те, пройдет! Он везде проходил!

И вот по слову старика инвалида разом двинулись вперед – и действительно колесница вместе с балдахином "прошла" на монастырский двор вполне благополучно.

Обряд отпевания совершал митрополит Амвросий. В последний раз загремели Суворову грозные пушки и зарокотали ружейные залпы, когда, с провозглашением «вечной памяти», гроб полководца на руках его соратников был опущен в могилу, которую покрыла скромная плита с простою надписью: «Здесь лежит Суворов» .

Это большие люди хоронили своего великого человека.

Форéйтор – кучер, сидящий на передней лошади при упряжке цугом (нем.).

Кафишéнк – человек, обслуживающий вельможу за столом (от Kaffee – «кофе» и schenken – «угождать»; нем.).

Зубова. ( Здесь и далее примеч. В. В. Крестовского.)

Третевадни́ (третьёводни) – три дня назад.

Будувáр – искаж. будуар – женская комната, кабинет дамы (фр.).

Софи́я – город, который был построен в 1780–1782 гг. по указу Екатерины II недалеко от императорской резиденции Царское Село для проживания придворных служителей. В 1808 г. вошел в состав г. Царское Село. В феврале 1937 г. последний был переименован в г. Пушкин, и София является районом этого города.

Шéнкель – внутренняя, обращенная к лошади часть ноги всадника от колена до щиколотки, при помощи которой всадник управляет лошадью (нем.).

Лошадь под верх – способ упряжи: уздечка с кожаным ремнем для опущения головы лошади.

Шпáнская мýшка – жук семейства нарывников, которого использовали для лечения.

А, это вы, мой милый Ростопчин! Сделайте одолжение, поезжайте за мной! Мне нравится быть с вами (фр.).

Вéршник – едущий верхом, конник.