Василий Шукшин - Калина красная

-- Ему собраться -- только подпоясаться, -- встрял в раз-говор молчавший до этого старик. -- Чего вы навалились на девку? Чего счас с нее спрашивать? Тут уж -- как выйдет, какой человек окажется. Как она за него может счас заручиться?

-- Не пугайте вы меня ради Христа, -- только и сказала Люба. -- Я сама боюсь. Что, вы думаете, просто мне?

-- Вот!.. Я тебе чего и говорю-то! -- воскликнула Зоя.

-- Ты вот чего... девка... Любка, слышь? -- опять затормо-шила Любу мать. -- Ты скажи так: вот чего, добрый человек, иди седни ночуй где-нибудь.

-- Это где же? -- обалдела Люба.

-- В сельсовете.

-- Тьфу! -- разозлился старик. -- Да вы что, совсем оду-рели?! Гляди-ка: вызвали мужика да отправили его в сельсо-вет ночевать! Вот так да!.. Совсем уж нехристи какие-то.

-- Пусть его завтра милиционер обследует, -- не сдава-лась мать.

-- Чего его обследовать-то? Он весь налицо.

-- Не знаю... -- заговорила Люба. -- А вот кажется мне, что он хороший человек. Я как-то по глазам вижу... Еще на карточке заметила: глаза какие-то... грустные. Вот хоть убей-те вы меня -- мне его жалко. Может, я и...

Тут из бани с диким ревом выскочил Петро и покатился с веником по сырой земле.

-- Свари-ил! -- кричал Петро. -- Живьем сварил!..

Следом выскочил Егор с ковшом в руке.

К Петру уже бежали из дома. Старик бежал с топором.

-- Убили! Убили! -- заполошно кричала Зоя, жена Пет-ра. -- Люди добрые, убили!..

-- Не ори, -- страдальческим голосом попросил Петро, садясь и поглаживая ошпаренный бок. -- Чего ты?

-- Чего, Петька? -- спросил запыхавшийся старик.

-- Попросил этого полудурка плеснуть ковшик горячей воды -- поддать на каменку, а он взял меня да окатил.

-- А я еще удивился, -- растерянно говорил Егор, -- как же, думаю, он стерпит?.. Вода-то ведь горячая. Я еще паль-цем попробовал -- прямо кипяток! Как же, думаю, он вытер-пит? Ну, думаю, закаленный, наверно. Наверно, думаю, ко-жа, как у быка, -- толстая. Я же не знал, что надо на каменку.

-- "Пальцем попробовал", -- передразнил Петро. -- Что, совсем уж? Ребенок, что ли, малый?

-- Я же думал, тебе окупнуться надо...

-- Да я еще не парился! -- заорал спокойный Петро. -- Я еще не мылся даже!.. Чего мне ополаскиваться-то?

-- Жиром каким-нибудь надо смазать, -- сказал отец, ис-следовав ожог. -- Ничего тут страшного нету. Надо только жиру какого-нибудь... Ну-ка, кто?

-- У меня сало баранье есть, -- сказала Зоя. И побежала в дом.

-- Ладно, расходитесь, -- велел старик. -- А то уж вон лю-дишки сбегаются.

-- Да как же это ты, Егор? -- спросила Люба.

Егор поддернул трусы и опять стал оправдываться.

-- Понимаешь, как вышло: он уже наподдавал -- дышать нечем -- и просит: "Дай ковшик горячей". Ну, думаю, хочет мужик температурный баланс навести...

-- "Бала-анс", -- опять передразнил его Петро. -- Навел бы я те счас баланс -- ковшом по лбу! Вот же полудурок-то, весь бок ошпарил. А если бы там живой кипяток был?

-- Я же пальцем попробовал...

-- "Пальцем"!.. Чем тебя только делали, такого.

-- Ну, дай мне по лбу, правда, -- взмолился Егор, -- мне легче будет. -- Он протянул Петру ковш. -- Дай, умоляю...

-- Петро... -- заговорила Люба. -- Он же нечаянно. Ну, что теперь?

-- Да идите вы в дом, ей-Богу! -- рассердился на всех Петро. -- Вон и правда люди собираться начали.

У изгороди Байкаловых действительно остановилось че-ловек шесть-семь любопытных.

-- Чо там у их? -- спросил у стоявших вновь подошедший мужик.

-- Петро ихний... Пьяный на каменку свалился, -- пояс-нила какая-то старушка.

-- Ох, е!.. -- сказал мужик. -- Дак а живой ли?

-- Живой... Вишь, сидит. Чухается.

-- Вот заорал-то, наверно!

-- Так заорал, так заорал!.. У меня ажник стекла задребез-жали.

-- Заорешь...

-- Чо же, задом, что ли, приспособился?

-- Как же задом? Он же сидит.

-- Да сидит же... Боком, наверно, угодил. А эт кто же у их? Что за мужик-то?

-- Это ж надо так пить! -- удивлялась старушка.

Засиделись далеко за полночь.

Старые люди, слегка захмелев, заговорили и заспорили о каких-то своих делах. Их, старых, набралось за столом изряд-но, человек двенадцать. Говорили, перебивая друг друга, а то и сразу по двое, по трое.

-- Ты кого говоришь-то? Кого говоришь-то? Она замуж-то вон куда выходила -- в Краюшкино, ну!

-- Правильно. За этого, как его? За этого...

-- За Митьку Хромова она выходила!

-- Ну, за Митьку.

-- А Хромовых раскулачили...

-- Кого раскулачили? Громовых? Здорово живешь?..

-- Да не Громовых, а Хромовых!

-- А-а. А то я слушаю -- Громовых. Мы с Михайлой-то Громовым шишковать в чернь ездили.

-- А когда, значит, самого-то Хромова раскулачили...

-- Правильно, он маслобойку держал.

-- Кто маслобойку держал? Хромов? Это маслобойку-то Воиновы держали, ты чо! А Хромов, сам-то, гурты вон пере-гонял из Монголии. Шерстобитку они держали, верно, а маслобойку Воиновы держали. Их тоже раскулачили. А самого Хромова прямо от гурта взяли... Я ишо помню: амбар у их стали ломать -- пимы искали, они пимы катали, вся деревня, помню, сбежалась глядеть.

-- Нашли?

-- Девять пар.

-- Дак, а Митьку-то не тронули?

-- А Митька-то успел уже, отделился. Вот как раз на Кланьке-то женился, его отец и отделил. Их не тронули. Но все равно, когда отца увезли, Митька сам уехал из Краюшкина: чижало ему показалось после этого жить там.

-- Погоди-ка, а кто же тада у их в Карасук выходил?

-- Это Манька! Манька-то тоже ишо живая, в городе у дочери живет. Да тоже плохо живет! Этто как-то стрела ее на базаре: жалеет, что дом продала в деревне. Пока, говорит, ребятишки, внучатки-то маленькие были, говорит, нужна бы-ла, а ребятишки выросли -- в тягость стала.

-- Оно так, -- сказали враз несколько старух. -- Пока водисся -- нужна, как маленько ребятишки подросли -- не нужна.

-- Ишо какой зять попадет. Попадет обмылок какой-ни-будь -- он тебе...

-- Какие они нынче, зятья-то! Известное дело...

Несколько в сторонке от пожилых сидели Егор с Любой. Люба показывала семейный альбом с фотографиями, кото-рый сама она собрала и бережно хранила.

-- А это Михаил, -- показывала Люба братьев. -- А это Павел и Ваня... вместе. Они сперва вместе воевали, потом Пашу ранило, но он поправился и опять пошел. И тогда уж его убило. А Ваню последним убило, в Берлине. Нам коман-дир письмо прислал... Мне Ваню больше всех жалко, он такой веселый был. Везде меня с собой таскал, я маленькая была. А помню его хорошо... Во сне вижу -- смеется. Вишь, и здесь смеется. А вот Петро наш... Во, строгий какой, а само-му всего только... сколько же? Восемнадцать ему было? Да, восемнадцать. Он в плен попадал, потом наши освободили их. Его там избили сильно... А больше нигде даже не царап-нуло.

Егор поднял голову, посмотрел на Петра... Петро сидел один, курил. Выпитое на нем не отразилось никак, он сидел, как всегда, задумчивый и спокойный.

-- Зато я его сегодня... ополоснул. Как черт под руку под-толкнул.

Люба склонилась ближе к Егору и спросила негромко и хитро: