Михаил Арцыбашев - Бунт

Саша стояла, согнув колени внутрь, и тупилась. Было что-то унизительное в том, что она была голая, когда все были одеты, и в том, что ей было холодно, когда всем было тепло. Колени ее вздрагивали, и мелкая, мелкая дрожь пробегала по нежной бело-розовой коже, покрывая ее мелкими пупырышками. Желтая дама нарочно, сама не зная зачем, медлила, копаясь в белье.

Саша старалась не смотреть вокруг и стояла неподвижно, не смея прикрыться руками.

«Хоть бы уж скорее…— думала она,— ну, чего она там… стыдно… холодно, чай»…

— Пожалуйста, скорей, — опять с тою же ищущей мягкостью и робостью попросила она.

И опять надзирательница с удовольствием притворилась, что не слышит.

Саша тоскливо замолчала, и что-то тяжелое, недоумевающее будто поднялось с пола и наполнило все и отодвинуло всех от нее.

— Вот это ваше платье,— сказала дама и с радостью кинула Саше такое же дрянненькое синенькое платье, какое Саша уже видела в коридоре.

— А… белье?— с трудом выговорила Саша и вся покраснела.

Ей пришло в голову, что может быть, здесь и белья не полагается.

— А, да… берите, вот…

И белье было грубое и дурное, совсем не такое, какое привыкла носить Саша.

— Скорей, вы!— приказала желтая дама.

Саша, опять торопясь и путаясь, оделась в сшитое не по ней платье. Ей было неловко в нем и стыдно его, и тогда на одну секунду шевельнулась в ней мысль:

«И с какой стати?»…

Но сейчас же она вспомнила, что она уже, почему-то, не имеет права желать быть хорошо и красиво одетой, и тихо, путаясь в подоле слишком длинной юбки, пошла, куда ее повели.

Опять прошли по коридору и вошли в высокую больничного вида комнату.

— Вот вам кровать, а вот тут будете свои вещи держать. Вам потом скажут, что полагается делать, и когда обед, чай и все… там…

Желтая дама ушла.

Саша села на краешек своей кровати, почувствовала сквозь тоненькую материю синенькой юбки жесткое и колючее сукно одеяла и стала искоса разглядывать комнату.

Тоненькие железные кровати тоже стояли как в больнице, только не было дощечек с надписями, но Саше сначала показалось, что и дощечки есть. Возле каждой кровати стоял маленький шкафчик, очевидно служивший и столиком, и деревянная, выкрашенная густой зеленой краской табуретка. В комнате было еще пять женщин, которые сначала показались Саше будто на одно лицо.

Но потом она их рассмотрела.

Рядом, на соседней кровати, сидела толстая, рябая женщина и угрюмо поглядывала на Сашу, лениво распуская грязноватые тесемки чепчика.

— Тебя как звать-то? — басом спросила она, когда встретилась глазами с Сашей.

— Александрой… Сашей…— ответила Саша, и ее саму поразил робкий звук собственного голоса.

— Так… Александра!— помолчав, безразлично повторила рябая и почесала свой толстый, вялый живот.

— Фамилия-то, чай, есть,— вдруг сердито пробурчала она,— дура!

И повернувшись спиной к Саше, стала искать блох в рубашке.

Саша удивленно на нее посмотрела и промолчала.

Другая, совсем худенькая и маленькая блондинка, с круглым животом и длинным лицом, отозвалась:

— Вы ее не слушайте… она у нас ругательница… По фамилии у нас говорят.

— Козодоева, моя фамилия,— застенчиво и торопливо сказала Саша.

Блондинка с животом сейчас же встала и пересела на Сашину кровать.

— Вы, милая, из комитетских? — спросила она ласково.

— Я…— замялась Саша, не понимая вопроса.

— Вам сколько лет-то?

— Два… двадцать два,— пробормотала Саша.

— Значит, по своей охоте?

— Сама,— отвечала Саша и застыдилась, потому что совершенно не могла в эту минуту отдать себе отчета, дурно это или хорошо.

— А почему? — с любопытством спросила блондинка.

— Да… так,— с недоумением сказала Саша.

— Да оставь ты ее!— сказала третья женщина, и голос у нее был такой простой, ласковый и мягкий, что Сашу так и потянуло к ней.

Но маленькая красивая женщина только весело кивнула ей головой и отошла.

Ночью, когда потушили огонь и Саша свернулась комочком под холодным и негнущимся одеялом, все, что привело ее в приют, пронеслось перед нею, как в живой фотографии, и даже ярче, гораздо ярче и ближе к ее сознанию, чем в действительности…

Саша тогда сидела у окна, смотрела на мокрую улицу, по которой шли мокрые люди, отражаясь в мокрых камнях исковерканными дрожащими пятнами, и ей было скучно и нудно.

Откуда-то, точно из темноты, вышла тощая кошка и хвост у нее был палочкой.

Далеко, за стеклами, где-то слышался стихающий и подымающийся, как волна, гул какой-то могучей и неведомой жизни, а здесь было тихо и пусто, только кошка мяукнула раза два, Бог знает о чем, да по полутемному залу молчаливо и проворно шмыгали ногами худые полотеры.

Саша, как-то насторожившись, смотрела на заморенных полотеров, чутко прислушиваясь к отдаленному гулу за окном, и ей все казалось, что между полотерами и той жизнью есть что-то общее, а она этого никогда не узнает.

Полотеры ушли, и терпкий трудовой запах мастики и пота, который они оставили за собой, мало-помалу улегся. Опять кошка мяукнула о чем-то.

Саша боязливо оглянула это пустое, мрачное место, с холодной ненужной мебелью и роялем, похожим на гроб, и ей стало страшно: показалось ей, что она совсем маленькая, всем чужая и одинокая. Люди за окном сверху казались точно придавленными к мостовой, как черные безличные черви, раздавленные по мокрым камням.

Саша нагнулась, подняла кошку под брюхо и посадила на колени.

— …Ур… м-мурр…— замурлыкала кошка, изгибая спину и мягко просовывая голову Саше под подбородок.

Она была теплая и мягкая, и вдруг слезы навернулись у Саши на глазах, и она крепко прижала кошку обеими руками.

— …Урр… м-ммуррр… ур…— мурлыкала кошка, закрывая зеленые глаза и вытягивая спинку.

— Милая…— с страстным желанием в одной ласке вылить всю бесконечно мучительную потребность близости к кому-нибудь шепнула Саша. И ей казалось, что она и кошка— одно, что кошка понимает и жалеет ее. Глаза стали у нее мокрые, а в груди что-то согрелось и смягчилось.

— …Уррр… — проурчала кошка и вдруг расставила пальцы и выпустила когти, с судорожным сладострастием впившись в полное, мягкое колено Саши.

— Ух!— вздрогнула Саша и машинально сбросила кошку на пол.

Кошка удивленно посмотрела не на Сашу, а прямо перед собою, точно увидела что-то странное. Села, лизнула два раза по груди и, вдруг подняв хвост палочкой, торопливо и озабоченно побежала из зала.

А Саше стало еще тяжелее, точно что-то оборвалось внутри ее.

Пробило семь часов. Швейцар пришел и, не обращая на Сашу никакого внимания, делая свое дело, нашарил шершавыми пальцами кнопку на стене, и сразу вспыхнул веселый холодный свет. Заблестел паркет, стулья вдруг отчетливо отразились в нем своими тоненькими ножками, рояль выдвинулся из темного угла.