Михаил Арцыбашев - Бунт

«Такой и мне быть!» — подумала она с испугом.

И внезапно что-то протестующее, сознающее свое право, сильное и молодое вспыхнуло в ней.

— Все они такие— сказала она со злостью и пошла по коридору.

В комнате баронессы было так же душно и полутемно. Баронесса опять лежала на спине и лихорадочно блестящими глазами встретила Сашу.

— Чего вам?— спросила Саша и сама удивилась своему злому и грубому голосу.

— Сколько раз я вам говорила, что я не могу так… не могу!— с плаксивой злобой напряженно закричала баронесса.

— Чего?— с недоумением спросила Саша.

— Вы не знаете?.. Ах, хорошо! Сколько раз я говорила вам, что не могу, чтобы мне прислуживали разные… Она ничего не знает! Я требую прислуги, которая бы мне… которая бы знала мои привычки! А это Бог знает что… Я буду жаловаться!

Саша смотрела на нее и что-то странное происходило у нее в голове.

— Куда вы пропали?

— Я спала… ведь…

Баронесса дернулась всем телом.

— Спали? Ах, скажите пожалуйста… так вас потревожили?..

Саша вдруг подошла к ней близко и нагнулась.

— У меня свое горе случилось, барыня…— проговорила она тихим и выразительным голосом.

Баронесса удивленно помолчала.

— Какое горе? Что вы говорите?

— Меня любовник бросил… человек любимый,— так же тихо поправилась Саша, в упор глядя в глаза баронессе.

— Что?.. Да мне какое дело?— вскрикнула баронесса.— Скажите, какие нежности!..

— А вы вон плачете, когда письма читаете,— упорно, точно подхваченная чем-то, продолжала Саша.

Баронесса побледнела, в ее лице мелькнуло то мягкое и растерянно-жалкое выражение, какое бывает у всех людей, у которых нет счастья.

Те письма, о которых говорила Саша, были письма от ее мужа, давно не посещавшего больной и скучной жены.

Но баронесса преодолела свое чувство, считая унизительными выдать его такому ничтожному человеку, как Саша.

— Вы, кажется, сравниваете меня с вами?— высокомерно проговорила она.

— Все равно,— сказала Саша:— всем счастья хочется… что вам, что мне!

— Счастья… скажите пожалуйста! Вы не для счастья здесь, а для того, чтобы ухаживать за больными!.. Делайте свое дело… Подымите меня!

Саша не тронулась с места.

— Да вы слышите или нет?

— А вы бы стали ухаживать за больными?— спросила она.

Баронесса с испугом и ненавистью скосила на нее блестящий больной глаз.

— Я уже сказала вам! Не смейте сравнивать меня и себя… Вы… вы должны быть счастливы, что вам дышать позволили!… Дрянь!— сорвалась баронесса.

— Эко счастье!— усмехнулась, как в каком-то бреду, Саша.— Дышать везде можно… дорого за дыханье-то берете… вы!

— Да как ты смеешь со мной говорить так,— крикнула в исступлении баронесса и прибавила скверное и грубое слово, где-то слышанное ею.— Я велю вышвырнуть тебя отсюда, несчастная!.. На улице сгниешь!— крикнула она.

Холодное и тяжелое чувство прошло по Саше и вырвалось резким криком:

— Ну, и пусть! Эк напугали… Все сгнием… вы еще скорее меня!

— О…— испуганно и жалко вскрикнула баронесса.

Что-то злобно-веселое подхватило Сашу, и точно мстя кому-то, она кричала:

— Ну, да… сгниете, сгниете… вы и теперь уже гниете!.. Вы честная… чтоб вам!..

Баронесса что-то слабо и неясно выговорила, подняла руку и зарыдала. И рыдание это было так бесконечно жалко и страшно, что Саша, расширив глаза, замолчала, а потом с ужасом и гневом выскочила в коридор и побежала прочь.

На дворе уже светало.

Саша подошла к запотевшему окну и, глядя на смутно видневшуюся улицу, взялась за голову и сказала громко и протяжно:

— Все сгнием… и я и все… кабы радость какая! А так все равно! Скучно… ску-учно!..

Мимо окна с тусклым дребезжаньем пронеслась карета с зажженными фонарями. Рослые лошади стлались по мостовой, и Саша заметила важного, вытянувшего руки кучера.

«С балу, должно,— подумала она,— так ежели бы… а то!.. Что ж?.. Бог с ними совсем… Кучер-то, чай, всю ночь сидел, ждал, — почему-то пришло ей в голову.— Ах ску-учно!.. За что?..»

За окном блестела мокрая мостовая.

И глаза у Саши стали мокрые, как мостовая, и ей показалось, что вся она слилась в одно с этой мостовой, серым небом, серым мокрым городом, будто нигде нет ничего ясного, чистого, живого, а только одна больная, бессмысленно-нудная слякоть.

И это ощущение, противное и неестественное в молодом, полном силы, красоты и желания счастья существе, прошло только тогда, когда Саша в новом стального цвета, красивом платье, купленном на деньги Рославлева, в огромной прелестной шляпе вошла в зал «Альказара» и в зеркале увидела то, что любила больше всего: саму себя, красивую, нарядную, прелестную с ног до головы.

И уже когда она была совсем пьяна, Саша выговорила:

— Черт с вами со всеми!

Пьяный, веселый господин в блестящем цилиндре засмеялся.

— Что так?

Саша бесшабашно махнула рукой.

— Поедем, миленький… все равно!..

И ночью, в его объятиях, от вина и бесшабашного угара Саше было приятно, шумело в голове и казалось, что весело.

Утро встало серое, мертвое, бесконечно и безнадежно печальное…