Лев Толстой - Полное собрание сочинений в 90 томах. Том 18. Анна Каренина

Стр. 362, строка 32.

Вместо: Переделав однако все дела, мокрый от ручьев, — в ж. ред.: Был четвертый час, когда он, хотя и мокрый от ручьев,

Стр. 352, строки 34—35.

Вместо: Левин возвратился к вечеру домой. — в ж. ред.: возвращался домой.

Стр. 363, строка 4 — стр. 364, строка 5.

Вместо: Несмотря на мрачность окружающей природы, кончая: и Левин вышел к ним в переднюю. [55] В этой части текста перед словом губернии, стр. 363, строка 18, рукой Страхова вписано: потом — в ж . ред.: «Пообедаю, докончу потом о ренте. Завтра приедет дворник, а в середу уеду. Как всё просто, легко теперь, когда я понял свое дело и ничего не жду».

Человек, вышедший принять лошадь, объявил, что Парфен Денисыч умирает и присылал за ним. Парфен Денисыч был дядька Сергея Иваныча, живший со многими старухами и стариками на пенсии у Левина. Левин поморщился. Он встречал иногда этих стариков и старух, но никогда не думал о них. Он знал только, что так надо им жить у него и получать месячину. И знал, что они стары и должны скоро умереть, но еще меньше думал об этом.

Теперь его звали зачем-то к умирающему, и ему это неприятно и досадно было, тем более что хотелось есть, но нельзя было отказаться.

Он отряхнулся, как мокрая собака, и, не раздеваясь, пошел на дворню. Ласка, встретившая его, выбежала за ним и, радуясь тому, что он идет пешком, а не едет, махая хвостом, осторожно перескочив грязь, взвизгивая, ожидала его на лужку пред домом.

Вид Ласки напомнил ему то, что накануне взбесилась гончая собака, Помчишка. Он вернулся.

— Кузьма! Что, убили Помчишку?

— Некому найти, — отвечал Кузьма. — Охотник запил второй день.

— Ну так возьми Ласку, как бы не укусила. Пошла домой! Да обедать подавай, я сейчас приду.

И не думая о том, куда и зачем он идет, сгибая голову от косых капель, бивших его в лицо, и глядя только под ноги на слякоть дороги, усыпанную круглыми, желтыми листьями березы, кое-где заезженными колесами, он дошел до дворни и вошел в сени, где жил старик. В сенях никого не было. Но за дверью старика слышались голоса. Левин отворил дверь. Тяжелый больничный запах вырвался из нее. Левин остановился на пороге. В первой комнате никого не было, но за перегородкой был свет, и слышны были торопливые голоса и звуки воды, которая лилась на пол.

— Да ты говори, — сказал один женский голос, — заколенеет, тогда не оденешь.

Левин понял, что старик умер. Он перекрестился и вышел назад в сени, но не шел домой. Ему почему-то совестно было уйти, хотя он и знал, что здесь ему делать нечего. Он испытывал чувство недоуменья о том, что̀ надо сделать ему при этом случае. И вместе с тем он чувствовал, что что-то надо сделать. Он перекрестился, когда узнал, что старик умер, но теперь ему совестно было за то, что он перекрестился, как и всегда совестно бывало, когда он делал то, во что не верил.

Из горницы вышла старуха, ходившая за стариком. Увидав Левина, она сказала ему, что старик кончился и что они только убрали его. Она рассказывала ему подробности его смерти, но Левин не слушал ее. «Жалко, что меня не было; может быть, он что-нибудь хотел сказать мне», сказал он и хотел выйти. Но опять чувство упрека за что-то остановило его. В сени вошла другая женщина и, поклонившись барину, прошла в дверь. «Может быть, требует приличие, чтоб я вошел», подумал Левин и вслед за старухой вошел к покойнику. Старичок лежал на доске, одетый в синий фрак, белые панталоны и новые башмаки, еще не покрытый простыней. Левин постоял, посмотрел, перекрестился еще раз и вышел, унося с собой то же чувство недоуменья и упрека.

Он шел, опустив голову. Вдруг что-то белое показалось ему направо. Он взглянул — это была Помчишка. Она лежала на почерневшей от мокроты куче соломы у конюшни, положив свою с белой проточиной голову на лапы, и смотрела на Левина, как ему показалось. Он, не останавливаясь, вгляделся в нее. В полутьме он не мог разобрать выражение ее лица.

— Помчишка, ффю, на! — свистнул он.

Собака поднялась шатаясь и двинулась к нему. «Пожалуй, и точно бешеная», подумал он и прибавил шагу.

В сорока шагах впереди был дом приказчика, в двадцати шагах сзади была собака. Он опять оглянулся. Собака подвигалась к нему медленною рысью. На ходу он разглядел ее всю. Рот был открыт, хвост поджат, и она бежала, шатаясь из стороны в сторону, не разбирая дороги и брызгая лапами по лужам. Вся эта прежде ласковая, веселая собака имела странный, не собачий вид. Это была не собака, а какое-то неизвестное существо. Чем она более приближалась, тем менее она была похожа на себя и тем яснее было то новое существо, которое, приняв на себя вид собаки, приближалось к нему.

Ужас, какого никогда не испытывал Левин, охватил его, он бросился бежать своими сильными, быстрыми ногами что было духа. Ужас, который он испытывал, казалось, не мог быть сильнее; но в ту минуту, как он побежал, ужас еще усилился. Как сумасшедший, он влетел в двери сеней управляющего и, не в силах ответить на вопросы жены приказчика, выбежавшей к нему в сени, долго не мог отдышаться. Опомнившись, он посмеялся над своим страхом и, взяв кочергу, отворил дверь. У угла, шатаясь, стоял пьяный охотник.

— Ну, легки вы, сударь, бегать, — сказал он, посмеиваясь. — Чего ее бояться-то?

— Где же она? — спросил Левин.

— Да вот сюда влезла.

Охотник указал на подвальное окно под домом приказчика и, чтобы показать свою храбрость, кинул арапник, опустился на колени, и никто не успел остановить его, как он уже полез головой вперед в подвальное окно, которое только могло пропустить его тело.

— Вино-то что делает, — сказал приказчик.

— Куда ты? — крикнул Левин.

Но охотник уже влез до половины тела и барахтался слабыми, пьяными, в широких, дырявых портках, ногами, стараясь пролезть дальше или вылезть назад, но не в силах сделать ни того, ни другого.

Левин подбежал, обхватил охотника ниже пояса, вытащил его назад и поставил на ноги.

— Эка, собаки испугались. Я ее заправлю, — бурчал что-то Семен, бессильно раскрывая рот и размазывая рукою грязь под глазом.

— Приберите его, а окно забейте, — сказал Левин и пошел к себе.

Переодевшись и пообедав один с книгою, как и обыкновенно, Левин вернулся опять к тому бодрому расположению духа, в котором он приехал с поля. Только изредка, безо всякой связывающей мысли, возникали в его воображении впечатления то шатающейся по лужам с опущенным хвостом собаки и ужаса пред нею, то вымазанное грязью лицо, безжизненные пьяные глаза, раскрытый рот охотника и его худые белые ноги в прорванных портках, то вывернутые ступни мертвого старичка в новых башмаках. Впечатления эти представлялись то в одном, то в другом порядке, но всегда вместе. Он не останавливался на этих впечатлениях, зная, что тут не о чем думать, и продолжал свои обычные занятия.