Валериан Скворцов - Гольф с моджахедами

Господи, кто бы поверил - он перекрестился в подтверждение своих слов! Лучше бы уж пырнул вилкой в глаз. Или отрезал себе мизинец ножом.

Мне и самому захотелось это с ним сделать. Я перегнулся через столик и, уставившись в расширенные водкой зрачки, рявкнул, как на допросе:

- Причина! Должна быть причина!

Милик долго доедал из своей пиалы, выскребая вилкой до зернышка рис по-кантонски, который вообще-то подавался как хлеб, то есть сопровождение под курицу, овощи, рыбу, осьминога и трепангов, заказанных мной в изобилии. Еще минута, и я схватил бы пижона за лохмы на темени и вдавил бы лицом в варево.

Думаю, он это почувствовал. Зашевелил челюстями проворнее. Отодвинул, не сдержав гримасы, рюмку с "мао-таем", отхлебнул минералки "Перье", вознамерился высказаться и поперхнулся, увидев, как я управляюсь палочками со снедью, намешанной в моей пиале. Смотрел, как на инопланетянина.

Я выпил "мао-тай" до дна, зажевал сивушную оскомину кусочком осьминога и, пошарив за спиной под пиджаком, вытянул "Беретту 92F" с обоймой на пятнадцать зарядов.

- Причина? - сказал Милик. - Причина... Думаю, что таким, как вы, её не понять... Она сугубо личная. На ваши дела не повлияет. Поэтому не стоит и языком чесать... Можно я теперь пойду?

- Зачем же мы тогда встречались? - спросил я и уперся под столешницей стволом в его пах. - Разве не поболтать о твоих личных переживаниях, Милик? Может, я и пойму кое-что из твоих душевных мук...

- Господь свидетель, - сказал он. - Все, что хотел, я вам сообщил полностью. Можно я все-таки пойду?

И опять перекрестился. Провоцировал, чтобы меня стошнило от его бандитского неоправославия?

Я пожалел, что не навинтил глушитель. В подвальной зальце, кроме нас, клиентуры не наблюдалось. Официанта тоже. Лег бы Милик личиком в тарелку и таким бы остался в образе заснувшего пьянчуги.

Вот уж не думал, что вопросы вероисповедания так меня обеспокоят.

- Валяй, уходи, - разрешил я. - Карабин, бинокль и "Эриксон" остаются у меня. И на прощание совет... Ты у своих теперь окажешься на подозрении. А подозреваемые друзей не имеют. Ты зачумленный навечно. Учти на всякий случай.

- Что значит - навечно? - спросил он, вставая.

- До самой кончины, - объяснил я.

И, вернувшись к яствам, не посмотрел ему вслед. Беспокоиться, в общем-то, не приходилось, все катилось своим чередом. Молодец отправлялся сдавать меня кому-то главнее мадам Зорро и только от своего имени. А также, соответственно, получать платеж полностью и на одного. На это ему, лишенному связи, понадобится минут десять - столько, сколько требуется, чтобы добрести до переговорного пункта, скажем, на Казанском вокзале. И быстренько появятся мои "хвосты". Первый у ресторана...

А если этот некто "главнее мадам Зорро" умнее меня? Учтет мою вооруженность и проявленные навыки, в том числе орудовать палочками в китайском ресторане, и запретит подставляться своим провинциалам...

Как бы там ни сложилось дальше, на данный рабочий момент я имел две определенных вводных. Ефим Шлайн барахтается в какой-то паутине. Это первая. И вторая - он ещё жив. Иначе зачем бы людям этой паутины охотиться на меня? Вывод: Шемякин - единственная ефимовская надежда, если не на выигрыш, то хотя бы на отход по нулям от игрального стола, за который его занесло где-то в Чечне.

В памяти сидела небольшая заноза. Покойная мадам Зорро, расспрашивая о человеке ефимовского обличья, упомянула Махачкалу. Почему? И где хотя бы такой город находится?

В любом случае, попасть туда мне предстояло, видимо, через Прагу. Не теряя ни минуты, следовало скакать в направлении этого города.

Потягивая вторую рюмку "мао-тая", я услышал писк миликовского "Эриксона". Поразмыслив, я включился. И получил инструкцию:

- Насчет вашего заявления о приеме на работу. Завтра в тринадцать, фирма "Бизнес-Славяне", за памятником Тельману, метро "Аэропорт", стеклянные двери, спросите отделение "Парус". До связи!

2

Ночевал я в гостинице "Ярославская" возле Всероссийского выставочного центра, неподалеку от мухинской скульптуры "Рабочий и колхозница", которую первый раз я увидел в Джакарте. Миниатюрный экземпляр, говорили авторский, попал в советское ещё посольство в Индонезии, где его приткнули на солнцепеке возле приемной. Какие ассоциации у яванских мусульман вызывала раскорячившаяся парочка, не знаю, может, и связанные с русским балетом... Меня же занесло на посольский двор в середине восьмидесятых по делам Владимира Владимировича Делла, харбинского балалаечника и последнего плантатора на Яве. Он экспортировал в тогдашний СССР натуральный каучук.

Делл, друживший с моим покойным отцом, дряхлел, особенно стремительно - после женитьбы на молодой француженке, а потому сватал меня на должность директора-управляющего своей плантации. Он доверял мне абсолютно. И, как я ему объяснил тогда, совершенно напрасно. Я пустил бы дело в распыл по причине полнейшей некомпетентности.

Вняв оправданиям, Делл попросил меня перед возвращением в Бангкок проверить своего посредника, гонконгского китайца, которого подозревал в завышении цен при расчетах с советскими. Дело не потребовало особых трудов, через два дня я имел распечатки движений денег на трех банковских счетах посредника, тихо прижал его в ресторане джакартской гостиницы "Президент", где жил, и получил обещание возместить упущенное Деллом.

Китайцы держат слово, как говорится, насмерть. Деньги стремительно вернулись. И сразу после этого мне назначил свидание, скажем так, посредник этого посредника.

В ресторане "Рату Сари" в Глодок-Плаза на улице Пинангсиа-Райя молодой господин, говоривший по-русски с отхаркиванием на букве "г", попотчевал меня набором яванских деликатесов и за ликером и кофе поинтересовался, "какого хрена" мне, "белогвардейской морде", в Джакарте нужно. Форма обращения предполагала незаинтересованность в ответе по делу. Каучук у Делла закупали для танков, и фирменную принадлежность молодца я представлял. Мощь, в особенности по тем временам, то есть более пятнадцати лет назад, совершенно несопоставимая с возможностями сыскной конторы бывшего майора таиландской королевской полиции Випола, где я работал.

Конечно, манеры "красногвардейца" не делали чести воспитательной работе в его роде войск. В общем, мы быстро разобрались, что к чему: я попросил счет за свою половину съеденного и выпитого, он заплатил за свою и унес копии распечаток, которые, я знал заранее, разорвет и спустит в унитаз, ещё не выходя на улицу.

Не думаю, что молодец расстался со мной в хорошем настроении. Признаться, свое душевное состояние я тоже оценивал тогда довольно низко. Вероятно, завидовал подставившемуся нахалу, который, будь на моем месте кто-нибудь другой, подпал бы и под разработку: защита обиженного китайца означала, что "красногвардеец" делит с гонконгцем "откатные". Отчего так в жизни складывается, печально размышлял я: кому все, включая Родину, мощную структуру и воровский темперамент, а кому - ничего?