Валериан Скворцов - Гольф с моджахедами

Мы были совершенно одни в огромном, бескрайнем холле гостиницы. Кошечка рассматривала меня, а я - её, и нам обоим это нравилось.

Свидание длилось минуты три. Я подозревал, что она все-таки ждала другого. Оказалось, другую.

Кошку вспугнули раскрывшиеся створки светлого дерева. В пространстве за ними я увидел залитое искусственным солнечным светом море - метров сто морской воды под высоким куполом между стеклянными стенами с какими-то бесконечными эмалированными перилами.

Над створками, оказывается, висела табличка: "Глобальный отдых для вашего организма, купание в морской воде с натуральным течением, аквагимнастика, омоложение вен, антистресс, восстановление ментальной и физической энергетики, биокосметика..."

Я не успел дочитать.

Высокая туниска в просторном шелковом хитоне возникла со стороны искусственного моря, и мне пришлось уступить ей дорогу. Огромные глазищи, высокие скулы, немного выпуклый нос, мелкие уши под зачесанными с висков и лба черными прямыми волосами. На чуть суховатых губах без косметики ещё оставалась улыбка после прощания с персоналом бассейна, а глаза казались грустными. Огромные золотые серьги в форме змеи, заглатывающей собственный хвост, сверкнули на мочках. Женщина по инерции улыбнулась и мне, а я улыбнулся в ответ. Даже изобразил нечто вроде кивка.

Полуобернувшись, я смотрел, как кошка, задрав хвост и норовя потереться о высокие стройные ноги, бежит следом за необыкновенной женщиной.

Это свидание длилось с полминуты.

В полном одиночестве посреди бескрайнего, как рынок в Кимрах, холла гостиницы "Гасдрубал-Таласса" я присел в кресле на дорожку, перекрестился и отправился к такси, которое меня уже ждало.

Глава десятая

Паранджа для голубого

1

Праус Камерон вышел из "Москвича" с затемненными стеклами у аптеки "36,6" на Тверской, спустился в подземный переход и услышал, как девочка, сидящая на складном табурете, делает на татарской двухрядке "фортиссимо" из мелодии "Париж, Париж, ты в синеве ночной..." Музыку заказывал Жак Филиппар, чей серый китайский пуховик маячил на подъеме у противоположного конца перехода. Сигнал: чисто, и оба пристанища готовы.

Камерон походя покосился на банку из-под "нескафе" между валенками юного дарования. Пятидесятирублевая банкнота лежала поверх нескольких монеток. "Зажирели - подумал он про своих, - стали не осторожны..." Классическое последствие пребывания в бедной стране: притупление чувства меры. Конечно, дело не в полутора долларах за купленную песенку, это мелочь. Дело в излишестве, которое бросается в глаза даже ему, Праусу Камерону, приезжему. Где нищета, там и дешевая продажность. Переплачивать значит выделяться...

Нехитрый московский трюк заключался в том, что Камерон снимал два одноместных стандартных номера в двух гостиницах, различных по разряду. В "Мариотт Гранд Отеле", Тверская, 26, за триста пятнадцать долларов в сутки, и в гостинице "Минск", Тверская, 22, за сорок три доллара. В первой селился Филиппар, во второй - его старший напарник Ортель. В зависимости от необходимости, Камерон ночевал или встречался с нужными людьми в любой из двух гостиниц, недалеко отстоявших друг от друга. Приход и уход и, соответственно, получение и возвращение портье ключей имитировали для него Филиппар и Ортель. В их задачу входило техническое обеспечение работы шефа региональной резидентуры европейской Спецкомиссии.

Праус шел в "Минск". Пропуск в гостиницу, а также ключ от номера 448 лежали в кармане его плаща с подбоем. Минуя стеклянные двери и вестибюль с охраной, Праус поморщился. У окошка приема постояльцев заливался смехом здоровяк в кожаном пальто и высокой меховой ушанке. Отсмеявшись, он сказал спутнику в кашемировом полупальто и бейсбольной кепке с надписью "Пума":

- Поедем в "Россию"! За сороковик в Москве только ночлежки. Смех и грех... Давай где не меньше сотни баксов... Ты, казачок, подсовываешь мне дешевку!

Праус знал по фотографиям обоих. Тип в бейсбольной кепке "Пума" привел представлять ему, Праусу Камерону, кандидата на место ставропольского представителя, освободившееся после смерти "джинсового ковбоя" в Праге. Видно, глупого и чванливого. Бумаги на него уже пришли: досрочный пенсионер, подполковник внутренних войск, из "конвойных", со связями, налипшими по пересыльным тюрьмам, избалованный роскошью. Скорее всего, такой поморщится от презрения, принимая блочную гостиницу в Продебрадах. А предстоит крутиться, оперативной работы привалит много, поскольку готовится первый опт "наташек" через Кипр в Югославию для географических холостяков из международных организаций и миротворцев в Косово...

Праус круто развернулся к выходу. Сопровождающий в кепи "Пума" уговаривал высокого, что "нужно здесь жить". А встречи не будет... Такое решение он, Праус Камерон, уже принял.

В России становилось все труднее с кадрами. И тем не менее шероховатости, начавшиеся с утра, настроение не портили. Праус Камерон выигрывал поединок, поединок всей жизни, и не по очкам, а нокаутом. Поединок с полковником Ефимом Шлайном. Вендетту предстояло завершить в Москве, и очень скоро. Блестящим ударом. Шлайну суждено будет пасть от рук собственного же наемника.

Праус любил парусный спорт. Операция, ради которой он приехал в Москву и которая вступала в завершающую стадию, вызывала ощущение сродни тому, какое охватывает яхтенного рулевого, точно поймавшего сложный ветер... Кажется, только он, ветер, держит напрягшиеся паруса, всю их пирамиду, влекущую судно вперед. Мачта выглядит лишней подпоркой. А эта мачта и есть он, Праус Камерон, его замысел, его расчеты, подкрепленные обстановкой...

Подобные настроения, конечно, следовало осаживать немедленно. Он так и поступил. Хотя, осаживать их с каждым днем становилось все труднее.

Правилами конспирации категорически возбранялось пользоваться радиосвязью на московских улицах. Поведя рукой в теплой перчатке не в такт шагам, словно бы сбившись с ноги, и отставив три пальца, Праус просигналил Филиппару садиться в "Москвич" к Ортелю, проехать по Тверской до разворота и, вернувшись по противоположной полосе, встать в переулке у "Мариотт Гранд Отеля". Следующая встреча по плану предполагалась там, в номере 426, с партнером, которого не сменишь по собственной прихоти. Алчным до мелочности, хитрым и непредсказуемым. Натура того сорта, пример которого дал командарм Ворошилов в своем дневнике периода броска Красной Армии на Варшаву. Этот отрывок катают с пленки каждому новому курсу в бернской академии финансовой и таможенной разведки на лекциях по истории славянских силовых структур.

14 августа 1920 года у села Лопаты командарм, будущий маршал, записал: "Еду на холм, на котором торчат два всадника. Спрашиваю всадников их часть. Отвечают: "Мы из четвертой дивизии двадцатого полка. Отдали шить штаны от ту хату, да не знаем теперь, як взять назад матэрию..." Разрыв снаряда у наших ног и град пуль из пулемета, установленного на костеле, разрешили недоумение героев из двадцатого полка. Пришлось в карьер ретироваться, отказавшись, быть может, временно от штанов, возможно, плюшевых из ободранного дивана".