Лев Толстой - ПСС. Том 27. Произведения, 1889-1890 гг.

3) Идеалъ того, къ чему можетъ и долженъ стремиться христіанинъ, выраженъ также въ Евангеліи Мф. XIX, 10, 11, 12. На заявленіе о томъ, что если таково [171] В подлиннике: такого отношеніе къ женѣ, какое оно предписываетъ, то лучше не жениться вовсе, Христосъ говоритъ, что не всѣ могутъ сдѣлать это, но тѣ, кому дано, тѣ, которые сдѣлали себя скопцами для Царства небеснаго. Словами этими высказано то, что идеалъ христіанина, женщины и мущины, есть безбрачіе и чистота совершенная, а не тотъ идеалъ, который въ лучшемъ случаѣ, т. е. въ нравственно воспитанныхъ молодыхъ людяхъ, теперь стоитъ передъ ними — идеалъ плотской любви въ супружеской жизни. И вотъ, потому что идеаломъ людей стоятъ плотскія наслажденія супружеской жизни, получается развратная супружеская жизнь. Только тогда достигнутъ люди честнаго и чистаго брака, когда идеаломъ ихъ будетъ совершенная чистота. Только тогда можно достать камнемъ до цѣли, когда будешь бить дальше ея.

4) Когда было полное смѣшеніе половъ, многоженство, наложничество было идеаломъ, который не вполнѣ достигался, но всетаки поднималъ семейную жизнь на высшую ступень. Единобрачіе было слѣдующимъ идеаломъ, который далеко не достигается, но стремленіе къ которому подняло людей на слѣдующую ступень. Теперь ясно выступаетъ поставленный христіанствомъ идеалъ полной чистоты, и стремленіе къ нему поднимаетъ на слѣдующую, высшую ступень.

Таковы мои мысли объ отношеніяхъ мущинъ и женщинъ. И я убѣжденъ, что тотъ, кто серьезно подумаетъ объ этомъ предметѣ, придетъ къ тому же, потому что я пришелъ къ этимъ мыслямъ не потому, что я выдумалъ ихъ, а потому что, вопервыхъ, я нашелъ стремленіе къ чистотѣ и отвращеніе къ похоти въ своемъ сердцѣ, и всякій искренній, не испорченный человѣкъ найдетъ тоже въ своемъ, во 2-хъ, я нашелъ ясное и точное указаніе на это въ высшемъ проявленіи разума человѣческаго, а въ 3-хъ — я нашел тоже въ общемъ движеніи всего человѣчества. Съ тѣхъ поръ, какъ мы знаемъ людей, они постоянно двигаются отъ наибольшей распущенности въ половомъ отношеніи къ большей умѣренности, воздержанію и чистотѣ.

«Но родъ человѣческій прекратится». На это я могу сказать только то, съ чѣмъ, я думаю, согласится всякій, — что я несомнѣнно чувствую, что содѣйствіе продолженію рода человѣческаго никакъ не лежитъ въ моихъ обязанностяхъ. Что родъ человѣческій прекратится отъ того, что люди сдѣлаются чистыми и святыми, ничего нѣтъ страшнаго. По ученію церкви мы признаемъ, что жизнь рода человѣческаго прекратится, по ученію науки, указывающей на то, что ужъ начинаетъ обмерзать съ краевъ (на полюсахъ) нашъ земной шаръ, и что скоро онъ весь замерзнетъ, и жизнь прекратится. И мы не протестуемъ и не боимся. Отчего же мы такъ пугаемся того, что жизнь прекратится отъ того, что люди сдѣлаются святыми? При томъ же если ужъ говорить, о чемъ не слѣдуетъ говорить, то и другое можетъ случиться въ одно и тоже время.

Л. Т. 6 Д[екабря].

— Читали вы послѣднюю повѣсть Толстаго?

— Нѣтъ, а что?

— Да ужъ до того дописался, что проповѣдуетъ безбрачіе, прекращеніе рода человѣческаго.

— Да, мистицизмъ до добра не доведетъ. И какая это жалость, что наши русскіе писатели такъ скоро повреждаются въ разсудкѣ. Отчего бы это? — и т. д.

Вотъ тѣ сужденія, которыя въ большинствѣ случаевъ среди самыхъ влiятельныхъ судей вызоветъ мой разсказъ. И мнѣ жалко, что это такъ будетъ. Мнѣ бы хотѣлось, чтобы читатели, особенно молодые, безъ закоренѣлыхъ привычекъ и предвзятыхъ мыслей, оправдывающихъ эти привычки, вдумались бы въ то, что сказано въ этомъ разсказѣ, а вдумавшись и придя къ тѣмъ же мыслямъ, къ которымъ я пришелъ, сообразно этимъ мыслямъ измѣнили бы и повели бы свою жизнь. Такъ я писалъ прежде еще, чѣмъ разсказъ этотъ сталъ извѣстенъ и появились о немъ сужденія. Появившіяся о немъ сужденія и мнѣнія и недоумѣнія, выражаемыя въ письмахъ, которыя я получаю о предметѣ этаго разсказа, и самое запрещеніе для печати этаго разсказа подтвердило и превзошло мои ожиданія. Сужденія слышатся самыя для меня неожиданныя о смыслѣ и значеніи этого разсказа. Говорится о цинизмѣ, неприличіи, о пессимизмѣ, мрачности этого разсказа, говорится о какой то художественности изложенія, о великомъ мастерствѣ и нелѣпости автора, о проповѣди самоубiйства, объ униженіи женщины, о томъ, что герой разсказа психопатъ, объ отрицаніи семьи и брака и еще о многомъ другомъ, но только не о томъ, что составляетъ существенное содержаніе и необходимый выводъ изъ этого разсказа.

<���Передъ Богомъ говорю, что мнѣ нисколько не обидно это, но мнѣ жалко, что такъ говорятъ и будутъ говорить, не для себя, а для тѣхъ людей, въ особенности молодыхъ, которые, сбитые такимъ сужденіемъ людей, мнѣніе которыхъ они привыкли уважать, не прочтутъ или, что хуже, прочтя, не поймутъ того, что тяжелыми страданіями выжито мною и съ болью сердца сознано и высказано не для потѣхи, но на пользу людямъ, идущимъ по той же гибельной дорогѣ, по которой и я шелъ въ моей жизни.

Такое сужденіе о томъ, что Толстой сумасшедшій или мистикъ, вѣдь собственно не сужденіе, а только уловка для того, чтобы избавить себя отъ необходимости обсудить тотъ вопросъ, [172] Зачеркнуто: о которомъ говоритъ этотъ сумашедшій или мистикъ, о которомъ говорится, а обсудивъ его, неизбѣжно придти къ осужденію себя и своей жизни.

Дѣло вѣдь не въ томъ, сумашедшій или мистикъ Толстой, а въ томъ, справедливо ли то, что онъ говоритъ. Для того чтобы было ясно и опредѣленно то именно, что говорится въ этомъ разсказѣ, чтобы нельзя было неправильно перетолковать того, что говорится, преувеличить и сказать, что это невозможно, и пропустить то, что сказано, и сказать, что это и не высказано, для этого то я и пишу это кажущееся для понимающихъ столь ненужнымъ послѣсловіе.

Основныя мысли и выводы, вытекающіе изъ этихъ мыслей, высказанные въ этомъ разсказѣ, слѣдующіе.

Мнѣ кажется, что никогда нигдѣ люди не жили въ такомъ вопіющемъ не только разладѣ, но и противорѣчіи между сознаваемою мыслью, выраженной словомъ, и дѣломъ, практикой жизни, въ [какомъ] живутъ образованные люди христіаискихъ народовъ нашего времени. Если бы разумное существо, не знающее нашей жизни, узнало бы тѣ только принципы нетолько религіозно-христіанскіе, но и самые умѣренные, не признающія обязательность христіанства свѣтскія ученія нравственности, узнало бы только тѣ принципы гуманности и либеральности, обязательность которыхъ такъ всеобще признается общественнымъ мнѣніемъ, какое бы это разумное существо составило себѣ мнѣніе о нашей жизни? Какъ бы много уступокъ не дѣлало это существо невозможности осуществленія всего того, къ чему стремятся люди, оно всетаки никакъ не могло бы себѣ представить того, что есть, <���т. е. того, что люди, исповѣдующіе принципы равенства, братства, свободы и въ основѣ всего принципъ любви, въ дѣйствительности стремятся только къ тому, чтобы каждому превзойти другихъ и выдѣлить себя изъ другихъ, вмѣсто братства — только къ тому, чтобы всѣхъ остальныхъ людей сдѣлать своими рабами.> Разумное существо, увидавъ потомъ дѣйствительность, т. е. одну часть этихъ людей, которыхъ онъ увидалъ, обреченныхъ поколѣніями съ женами и дѣтьми на нелѣпый, нужный только для прихоти другихъ людей, убивающій тѣло и душу трудъ на заводахъ и фабрикахъ, другую часть воспитываемые на убійство другъ друга и третью часть пользующіеся этимъ рабствомъ угнетенныхъ и вырывающіе другъ у друга выгоды этаго угнетенія, увидавъ все это, разумное существо никакъ не могло бы повѣрить, что это тѣ самые люди, которые исповѣдуютъ принципы равенства, братства, свободы и любви.>