В Слепцов - Питомка

- У нас, брат, житье, - отвечали мужики, куря трубки.

II

После обеда народ гулял на селе; в разных местах собирались кучки; в проулках между дворов бабы песни играли. Мужики всё больше жались к кабаку. Тут на площадке орлянка шла отчаянная.

Приезжая баба, Анисья, ходила по дворам и все спрашивала:

- Нет ли тут девочки такой, Прасковьей звать?

- Какой девочки? - спрашивали ее бабы.

- Так, вут эдакинькая; четвертый годочек. В шпитонки взята.

- Нет, что-то нет такой, - отвечали бабы.

- Тебе шпитонку, что ли?

- Да.

- А вот у Сёмушкиных взята девочка.

- Что ты зря-то болтаешь?

У Сёмушкиных. Тое замуж скоро отдавать.

- Ну, к что ж? Не век же ей в девках сидеть?

- Да ты слышишь, махонькую нужно.

- Мало б ты что захотела. Где ж ее взять, коли нет? Ты бы родила да и дала ей, коли уж ты добра очень.

- Что ты меня-то родить посылаешь? Вперед на свой хвост оглянись.

- Мне глядеть нечего. Узоры не велики.

- Вот то-то и есть.

- Ты, милая, ворожишь, что ли?

- Нет, я не ворожу. Мне было вот девочку.

- О! А мы думали, ты ворожишь. На что ж тебе девочку?

- Дочка она мне.

- Дочка?

- Да, беленькая такая. Паранюшка.

- Нет, не знаю. Вон девочка шпитонка бегает, кургузая-то, вон! Подол на голову задрала. Ах ты подлая! Акуль! Акулька-а!

- Народят робятищев да и раскидают по чужим дворам, - ворчала старуха, сидя у ворот. - Ходют! Шлёнды московские; право. Взяла бы вас из поганого ружья застрелила. Суки!

На лужайке, против церкви, сидели бабы в красных рубашках. Одна говорила:

- Лежу я, девка, так-то и думаю: как бы мне не проспать! А сон это меня схватит, схватит да как ударит; я и вскочу. А ночь темная-растемная. забылась я чуточку и вижу, быдто я хлебы в печку сажаю. Хлебы такие белые. Матушка быдто стоит эдак подпершись. "Какие, говорит, у нас хлебы-то удались, ровно как пшеничные". А я тороплюсь, сажаю. Как бы дух-от из печки не вышел, боюсь до смерти. Вдруг откуда ни возьмись свинья, пестрая да большущая, схватила один хлеб и убегла. я за ней: ах-ах-ах, ах-ах-ах, все бегу, все бегу, никак не догоню. И уж сама себя не помню, полем все каким-то бегу да все спотыкаюсь; кочки тут какие-то, ямы нарыты. А свинья эта обернулась ко мне и говорит: нет тебе ничего! посмотрела я на нее, а она страшная-расстрашная; зубы у ней вот эдакие... Я так вся и затряслась... Батюшки мои! Да как закричу и проснулась. А хозяин меня в бок толкает. Что ты, дура, орешь? Я бабке сказываю, она говорит: это кто-нибудь из родни помрет.

- А я вот, - говорила другая баба, - третью ночь все свекра-покойника свово вижу. Вижу, быдто мету я избу, а он, покойник, царство небесное, все меня сзади хватает. Я оглянусь, что, мол, ты, батюшка? А он мне: ничего, говорит, мети, мети знай!

- Да чтой-то, бабы, никак эта приезжая-то сюда идет?

- И то, никак сюда.

- Ну, что, голубка, не нашла девочку-то?

- Нет, все не найду.

- А ты бы к ворожее сходила. У нас тут недалеко старушка живет. Она бы тебе погадала.

- Да уж ходила я к ним: обещали верно, а все нет. И у Сергия-то чудотворца два раз была.

- Ты бы в правление еще сходила, - что писарь скажет. Пойдем, я тебя сведу, - вызвалась одна баба.

Пошли.

- У нас тоже, я тебе скажу, - говорила провожатая, - сладость-то не бознать какая. Девять душ! Шутка? Ребята мораются. Одних рубах не напасесси. Посто-кась, мы у мужиков спросим.

Мужики стояли кучей между кабаком и волостным правлением. Разговор у них был следующий:

- Что ж, известно, наше дело такое.

- Чт и говорить.

- Нет, вы, братцы, солдата спросите, он-то чт тут?

- Я чт? - спрашивал солдат.

- Да; ты-то чт?

Солдат подбоченился, наморщил брови и спросил:

- За Дунаем был?

- Нет, не был.

- Ну, стало быть, нечего мне с тобой и толковать.

Один пьяный мужик стоял среди улицы и, кланяясь другому, говорил:

- Вы наши отцы, а мы ваши дети. Отец милосердай!

А другой посмотрел на баб и сказал:

- Эти что, поганки-то, ходют здесь?

- Я милосерд, - закричал пьяный мужик.

- Брысь вы, шилохвостые!

На крыльце волостного правления тоже сидели мужики. Бабы подошли к ним.

- Степан Егорыч где? - спросила провожатая.

- А тебе на что?

- Да вот этой молодке нужно насчет девочки.

- Небось пьяный лежит Степан Егорыч-то ваш, а то у старшине.

- Тебе, тетка, девочку? - спросил кузнец.

- Да; дочку было.

- Скоро нужно?

Баба обрадовалась.

- Да поскорей-то бы лучше. Очень уж я...

- Ишь ты, какая проворная!

Мужики захохотали.

Приезжая баба отправилась к старшине. Писарь в это время сидел за столом и говорил:

- Они без меня шагу ступить не могут. Так ли я говорю?

- Это верно, - отвечал старшина, разбивая на лавке камнем орех.

- Я говорю, - продолжал писарь, - васкбродие, позвольте мне в отпуск! А он: я, говорит, тебе, собачий ты сын, такой отпуск задам - ты у меня своих не узнаешь.

- Там вас, Степан Егорыч, баба спрашивает, - сказала жена старшины.

- Какая баба?

- А я не знаю.

- Посылай ее сюда!

Вошла приезжая баба.

Старшина положил камень на окно и спросил:

- Что ты?

Баба поклонилась.

- Здравствуйте!

- Ну, здравствуй! Чего ж тебе нужно?

- К вашей милости.

- Не слепые, видим, что к нашей милости. Какое такое твое дело? спросил писарь.

Баба подперлась рукой в щеку, посмотрела на старшину, потом на писаря, заморгала, заморгала глазами и повалилась в ноги.

- Говори толком! Что валяться-то? - сказал писарь.

Баба поднялась и, стоя на коленях, сказала:

- Детища моя отдана в чужие люди. Не найду.

- Ну так что ж?

- Нельзя ли в книжке посмотреть? Шпитоночка она.

- То-то вот, - сказал писарь, - дуры вы. Ходите безо время. Нешто не знаешь, грех в праздник ходить.

Баба молча поклонилась.

- Это не дело, - заметил старшина. - Надо время знать.

- Отцы вы наши сиротские! - шепотом сказала баба.

- Нечево - "отцы". Отцы, да не ваши, - отвечал писарь.

Старшина подошел к бабе и, покачиваясь над ней, сказал: "Вот вы грешите, а начальство за вас отвечай".

Баба, стоя на коленях, посмотрела на него.

- Вот чт, - прибавил старшина и опять сел.

Баба встала и собралась было уходить.

- Ну да ладно, приходи ужо ко мне в правление, - сказал ей писарь. Беда мне с вами!

- Что станешь делать, - заключил старшина. - По глупости прощается.

Баба ушла.

На краю села стояла старая избенка, без крыши, с одним окном. У ворот торчала опрокинутая соха. В сумерки проезжая баба подошла к избе и постучала в окошко. Там кто-то закашлял и спросил:

- Кто там? Иди на двор!

Баба отворила калитку и вошла. По двору ходила овца. В сенях крыши тоже не было. На верху, в слегах 3, копошились воробьи. Из избы послышался голос:

- Отыми, дверь-то отыми!

Баба попробовала было отпереть, но дверь была без петель и повалилась в сени.

В избе, на лавке, у самого входа, на зипуне, лежала больная женщина.