В Слепцов - Трудное время

- Куда же идти? - спросил гость у своего провожатого.

- А вот сюда, в кабинет. Пожалуйте! Да чаю не угодно ли? Умыться? Сейчас.

Гость остался один; он сел на диван и повел глазами вокруг: шкафы с книгами, камин, бумаги, газеты на столе; в окнах сетки, под окнами сад, за садом солнце садится...

В столовой заскрипели сапоги.

- Что ж, сударь, на чаек-то?

В дверях стоял ямщик и чесал в затылке. В то же время вошел Иван Степаныч с рукомойником.

- Ах, подлый народишка, черт их возьми! Воды нет. Ямщика за водой посылал. Ну, народ!

- Что вы хлопочете? Успеется еще.

- Да нет, помилуйте, это... Ведь это ни на что не похоже! Так набалованы, из рук вон. Извольте умываться!

Пока гость умывался, Иван Степаныч все говорил:

- Мыло-с? - Вот!.. Ненадолго... Они долго там никогда не бывают. Неподходящий человек... Грубость эта, знаете... Помещик, одним словом, помещик... "Эй! Ванька, трубку!.." Вот-с! Хозяин... Да, хозяин... Машины эти все презирает... Марья Николавна не любют к нему ездить.

- Это кто Марья Николавна?

- А супруга Александра Васильича.

- Да, я и забыл, как ее зовут.

- Как же-с, да. Чудесная дама, воспитанная. Здесь таких нет. Я говорю, охота жить здесь, ей-богу! Провинция такая тут, не дай бог - шут ее возьми!

- А вы зачем же здесь живете?

- Я что же? Мое дело такое. Рад бы не жил.

- Что ж вы тут делаете?

- Я письмоводителем при Александре Васильиче состою. На бороде-то мыло осталось. Пониже! Пониже! Письмоводителем... Да что - письмоводитель!.. Черт ли тут?.. Помилуйте!.. Дела... Какие дела?.. Теленок в огород зашел, на грош потравы, на четвертак навозу одного накладет. Дело!.. Посредник... Судить. Самоуправление, говорит... Вон в газетах пишут: здравый смысл народа... Дьяволы! Право... Школы там... Пес их возьми... Вот полотенце. Я говорю Александру Василичу... Чаю угодно?

- Нет, не хочется. Я подожду их.

- Ну, подождите! Я говорю Александру Василичу: палкой их!

- Что ж Александр Васильич?

- Что Александр Васильич? У него обыкновенно один разговор - из газет гуманность. Ах, господи! Вот история! Свобода, говорит. Нет, вон она, свобода-то! Намедни пришли к нему государственные крестьяне проситься, что нельзя ли, мол, нам под вас записаться в крепостные, так и так, говорят, оченно наслышаны, - жить у вас хорошо. А? - Свобода!.. Здравый смысл!.. Нет, их, анафем, за этот здравый смысл мало еще тово... Мало пробирали... Нет, мало. Другой бы, знаете, как разжег, гуманность-то эту показал бы им.

В это время в соседней комнате, переступая с ноги на ногу, явился приказчик. Он издали заглядывал в дверь и подкашливал.

- Кажется, к вам, - сказал гость.

- Ах, да; приказчик. Сейчас. Нет, я вам скажу, это беда. Вот записывать надо идти. А Вам не угодно ли пока позаняться? Вот тут газеты: "Московские ведомости" 4, "Северная почта" 5... По-французски умеете? "Ленор" 6, "Ледеба" 7. Извольте читать! Погоди, приказчик! Сейчас. Журналы желаете?

- Хорошо. Я посмотрю, - говорил гость, садясь за письменный стол.

- Читайте! Читайте! - кричал, уходя, письмоводитель.

Гость, оставшись один, зевнул и начал перебирать газеты; но все это были старые номера, журналы тоже; да и ворочал-то он нехотя, лениво. На столе тут же попалось ему несколько русских и французских брошюр, вперемежку с пакетами мирового съезда 8 и безобразными тетрадками "Agronomische Zeitung" 9, разные счеты, ведомости, хозяйственные соображения, кое-как набросанные карандашом.

Впрочем, по мушиным следам и по загорелому виду листов заметно было, что бумаги писаны давно и разбросаны по небрежности. На стене, рядом с письменным столом, висели на крючках постановления, циркуляры, штрафные таксы за потраву и проч. В этом роде. На стульях лежали раскрытые коробки с бумагами, на диване валялась свежая неразрезанная книжка "Journal d'agriculture pratique" 10 и собачий ошейник. Гость потянулся в кресле и зацепил ногою под столом целый ворох "Русских ведомостей". Нераспечатанные пачки разъехались по полу. швырнув их ногою опять под стол, он встал и прошелся по комнате. Между тем становилось все темнее, так что уже с трудом можно было рассмотреть несколько фотографических портретов, висевших над диваном: лица всё были известные.

Гость сделал гримасу и, отвернувшись, неожиданно увидал в зеркале самого себя... Он вздрогнул - и начал всматриваться: на черном стекле тускло выступала тощая фигура с исхудалым лицом и неподвижным взглядом. Гость лег на диван и закрыл глаза.

Прошло четверть часа. Вдруг в доме поднялась суета. Кто-то пробежал со свечою в переднюю, собаки залаяли, к крыльцу подъехал шарабан в одну лошадь; в шарабане сидели двое: мужчина и дама. На крыльце слышались голоса:

- Кто?

- Не могу знать.

- Что ж ты не спросил?

Вслед за этим в кабинет вошел молодой белокурый мужчина и в недоумении остановился.

- Не узнал, - подходя к нему и протягивая руку, сказал гость.

- Ах, это ты, Рязанов! Я уж думал, ты и не приедешь. Ну, что? Ну, как ты? Дайте сюда огня!

Худ-то как, худ! Садись, что ли, я на тебя погляжу. Чай давай пить!

- Давай.

- Самовар скорее! - крикнул хозяин; потом обнял гостя и посадил его на диван. - Да ты рассказывай, как ты там в Питере? Что у вас там делается?

- Всё слава богу. Кланяться велели.

- Ну что ты врешь! Кто мне кланяется? У меня там ни одной собаки знакомой нет.

- Так чего ж тебе нужно?

- Ты мне вот что скажи: отчего ты не писал? В три года хоть бы слово! И не стыдно это тебе? А? - говорил хозяин, усаживаясь рядом с гостем на диван, и еще раз спросил:

- И не стыдно?

- Нет, брат, не стыдно. Да что толку писать? Нынче эту манеру бросают совсем.

- Эх, ты! А еще сочинитель называешься, - смеясь, говорил хозяин.

- Так что ж, что сочинитель? Что ж мне - для тебя письма, что ли, сочинять?

- Зачем сочинять? Писал бы о том, что есть.

- Странный человек! А если нет ничего?

- Рассказывай, брат! Разве я не знаю, чтo у вас там делается.

- Ну, а коли знаешь, так чего ж тебе еще? Тоже ведь небось газеты читаешь?

- Это все не то.

- Нет, именно то, что тебе следует знать, а больше ничего знать тебе не следует.

- Все ты не дело говоришь, - смеясь и вставая, сказал хозяин. - Да и я-то черт знает что спрашиваю. Человек с дороги, а я о литературе. Что же чаю? Постой, вот я свечи зажгу. Нет, это я очень рад, вот почему, - говорил он, шаркая спичкою. - Поэтому я и путаюсь. Ты меня извини, пожалуйста!

- Ничего, - отвечал гость, ворочаясь на диване. - Это даже хорошо, что ты путаешься.

Свечи разгорелись понемногу, осветились зеленые стены с темными портретами и две фигуры приятелей: один - сухощавый, черный, с длинными жидкими волосами и клиновидной бородою (Рязанов), - болезненно согнувшись, лежал на диване и серьезно всматривался в другого - белокурого, свежего молодого человека (Щетинина), вдруг неожиданно задумавшегося и неподвижно остановившегося с догоревшею спичкою в руке.