Николай Лейкин - По чердакам и подвалам

— Пополоскай-ка зимой каждый день бѣлье на плоту, на рѣчкѣ, такъ за неволю будешь ломотой страдать, — отвѣчалъ голосъ изъ-за занавѣcки.

Старуха стояла, cмотрѣла на посѣтителя и безсмысленно моргала глазами. Онъ принялся дѣлать отмѣтки на ея прошеніи. Черезъ минуту онъ сталъ уходить.

Первая старуха выбѣжала за нимъ на дворъ.

— А куда, батюшка, за подаяніемъ являться? — спрашивала она.

— Будетъ повѣстка, отвѣчалъ онъ.

— Ужъ вы не откажите, милостивецъ. Тоже за написаніе прошеніи пятіалтынный заплатила. Дешевле не взяли. А что она, подлая, эта самая Варвара, про мою дочь — то все это облыжно, батюшка. Давно ужъ я отъ нея и она отъ меня отступилась.

Тутъ-же на дворѣ стоялъ сапожникъ, переминался босыми ногами по камнямъ и спрашивалъ:

— А теперича ежели сапожникамъ, можно, ваше благородіе, подавать прошеніе на бѣдность?

— Теперь ужъ поздно. Опоздали. Пріемъ прошеній прекращенъ, — отвѣчалъ посѣтитель.

Обслѣдованія положенія бѣдныхъ, подавшихъ прошенія, продолжались. Члену благотворительнаго общества пришлось въ сопровожденіи дворника забраться въ мансарду дома, попросту — на чердакъ.

— Здѣсь, что-ли? — спросилъ онъ дворника въ третьемъ этажѣ.

— Нѣтъ-съ, выше. Воѣ они на чердакѣ существуютъ, — отвѣчалъ тотъ. — Еще потрудитесь нѣсколько ступенекъ пройти. Вотъ этотъ самый аблакатъ-то, о которомъ вы спрашиваете, на прошлой недѣлѣ выскочилъ нагишомъ на крышу, да и давай по ней бѣгать.

— Какой аблокатъ? — удивился членъ общества.

— Вотъ этотъ самый, что изъ бариновъ-то. Онъ, говорятъ, ваше высокоблагородіе, прежде богатый былъ, а потомъ замотался, опустился, сталъ пить… Мы его аблокатомъ зовемъ.

— Съ чего-же это онъ выскочилъ на крышу?

— Да знамо дѣло, вино въ голову вступило. Пожалуйте… Вотъ здѣсь… Вишь, подлецы, то и дѣло на дверяхъ паскудства пишутъ.

Дворникъ стеръ рукавомъ что-то написанное мѣломъ на двери, и распахнулъ ее. Членъ общества вошелъ въ низенькую комнату съ покатымъ потолкомъ и съ слуховымъ окномъ. У стѣны стояла чугунка и на ней утюги. Какая-то баба гладила на столѣ около чугунки бѣлье.

— Дворянинъ Алексѣй Павловъ Бездоновъ? — спросилъ членъ общества.

Баба обернулась и въ недоумѣніи посмотрѣла, на него.

— Аблоката ихъ высокоблагородію надо. Онъ подавалъ прошеніе на бѣдность, сказалъ дворникъ.

— Алексѣя Павлыча? Да спитъ онъ. Подъ утро домой вернулся и теперь спитъ.

— Разбуди, Андревна. Ихъ благородію нужно его свидѣтельствовать. Это вотъ ихъ квартирная хозяйка будетъ, — указалъ дворникъ на бабу.

Баба отправилась въ смежную каморку. Оттуда послышались ругательства, произносимыя соннымъ голосомъ, потомъ кто-то швырнулъ чѣмъ-то.

— Что ты швыряешься-то? Полоумный! Вставай! Къ тебѣ баринъ насчетъ бѣдности пришелъ, — говорила баба.

— Уйди! А нѣтъ, ей-ей пришибу! — кричалъ хриплый голосъ.

— Убьешь, такъ вѣдь и отвѣтишь. Не посмотримъ, что самъ аблокатъ. Да очнись ты. Баринъ къ тебѣ пришелъ насчетъ твоего прошенія.

— Какой баринъ? — спрашивалъ хриплый голосъ.

— А вотъ выдь, такъ увидишь. Да протри глаза-то!

Раздался раскатъ откашливанія и звонкій плевокъ. Вскорѣ на порогѣ появилась толстая, рослая фигура съ всклоченными волосами, съ небритымъ подбородкомъ и черными усищами на опухшемъ лицѣ. Фигура пролѣзла въ низенькую дверь согнувшись и запахивала полы рванаго, совсѣмъ выцвѣтшаго пальто. Воротъ рубахи былъ растегнутъ, на ногахъ были резиновыя галоши, надѣтыя на босую ногу. Фигура вышла изъ дверей, посмотрѣла посоловѣлыми глазами на члена общества и потянулась.

— Пардонъ… — спохватился сейчасъ-же усачъ и прибавилъ:- Ужасно разоспался… Все еще очнуться не могу.

— Вы дворянинъ Алексѣй Павлычъ Бездоновъ? — спросилъ, членъ общества.

— Я-съ… Потомокъ тѣхъ Бездоновыхъ, которые участвовали при покореніи Казани.

— Вы подавали прошеніе…

— Дѣйствительно, вслѣдствіе воли неумолимаго рока, принужденъ былъ припадать къ стопамъ. Съ кѣмъ имѣю удовольствіе говорить?

— Членъ благотворительнаго общества.

— Ayez la bonté de vous asseoir. Вотъ хоть тутъ на ящикъ. Мебели-то у насъ нѣтъ. Андревна! Дайте мнѣ скамейку, — обратился онъ къ хозяйкѣ. — Пригласилъ-бы васъ, господинъ, къ себѣ въ каморку, но тамъ у меня теперь безпорядокъ и, кромѣ того, товарищъ спитъ на полу.

Посѣтитель вынулъ карандашъ и досталъ изъ портфеля прошеніе, приготовясь на немъ отмѣчать объясненія просителя.

— Вы нѣмъ занимаетесь?

— Служилъ когда-то въ кавалеріи, но по волѣ капризной судьбы…

— Это прежде. А теперь?

— Теперь опредѣленныхъ занятій не имѣю, но, почувствовавъ склонность къ Ѳемидѣ, время отъ времени защищаю дѣла у мировыхъ судей. Заработка только ничтожная, а потому терплю скудость. Пишу прошенія для желающихъ. Вы на мой носъ пожалуйста такъ не смотрите, — перемѣнилъ тонъ усатый человѣкъ. — Это онъ красенъ оттого, что я его зимой отморозилъ. Съ него поминутно кожа лупится — вотъ онъ и красенъ. Несчастіе, случай — и ничего больше. Скажите, могу я на помощь разсчитывать? Мнѣ хоть-бы на дорогу. Только-бы до Калязинскаго уѣзда, до имѣнія сестры добраться. Тамъ у меня сестра замужняя живетъ.

Поѣтитель покачалъ головой и отвѣчалъ:

— Сомнѣваюсь, чтобы вы могли на какую-нибудь помощь разсчитывать.

— Отчего-же? Я нагъ, гладенъ, убогъ, ноги пухнутъ.

— Слишкомъ много безпомощныхъ бѣдныхъ, а вы въ силѣ работать.

— Я и работаю, что приходится по моимъ силамъ и способностямъ, но не могу-же я идти и наняться разбирать барки, таскать бревна. Мнѣ только-бы на дорогу къ сестрѣ.

— Вообще помощь, которую вамъ могли-бы дать, даже и не хватила-бы на дорогу, но…

— Неужели? Стало быть рубля два, три?

— Не больше.

— Даже и привиллегированнымъ классамъ?

— Тутъ на классы не дѣлится. Принимается въ соображеніе большая или меньшая безпомощность.

— Не зналъ я этого. Впрочемъ, и прошеніе-то отъ себя я подалъ такъ, кстати съ другими. Писалъ для другихъ прошенія — написалъ и для себя.

Членъ общества сдѣлалъ помѣтку на прошеніи усача, положилъ его обратно въ портфель и вынулъ два другихъ прошенія.

— Изъ этой-же квартиры поданы еще два прошенія, — сказалъ онъ. — Вдовы солдата Акулины Агафоновой и крестьянки Василисы Перетягиной.

— Совершенно справедливо, — поддакнулъ усачъ. Оба эти прошенія моихъ рукъ дѣло.

— Гдѣ-же эти женщины?

— Андревна, гдѣ эти египетскія муміи? — спросилъ усачъ хозяйку.

Та, не понимая, посмотрѣла на него широкооткрытыми глазами.

— Господину старухи нужны. Гдѣ старухи-то у тебя.

— Ахъ, старухи-то? Такъ ты-бы и говорилъ толкомъ, — отвѣчала баба. — Старухи въ церковь побираться пошли.

— Стало быть нищія? — задалъ вопросъ членъ общества.