Николай Лейкин - По чердакам и подвалам

— Христовымъ именемъ, батюшка, побираются.

— Бездѣтныя?

— Ни-ни… Никогошеньки у нихъ нѣтъ. Древнія старушки. Ино по купечеству ходятъ, ино по церквамъ побираются. Купцы-то теперь по дачамъ поразъѣхались, такъ куда какъ трудно старушкамъ. По улицамъ просить — городовые ловятъ.

Посѣтитель сдѣлалъ помѣтки на прошеніяхъ и спросилъ:

— Изъ этой квартиры есть еще четвертое прошеніе. Прошеніе отставного канцелярскаго служителя Захара Пустявкина.

— Есть, есть такой у насъ. Вотъ онъ тутъ около печки живетъ. Вотъ его сундукъ, вотъ и клѣтка его съ птицами. Птичникъ онъ.

— Гдѣ-же онъ? Позовите его.

— А синицъ на Смоленское поле ушелъ ловить.

— Старикъ?

— Древній. Руки трясутся.

— Весь ходуномъ ходитъ, — прибавилъ усачъ. — Ужъ на что вамъ: даже самъ себѣ прошеніе не могъ написать. Я ему за сороковку написалъ. Бывшій чиновникъ и не могъ прошенія написать.

— Бездѣтный? Есть родственники?

— Никого, батюшка, совсѣмъ сирый. Какъ перстъ, одинъ, — отвѣчала хозяйка.

Посѣтитель собралъ бумаги и сталъ уходить.

— Стало быть ничего не получу въ помощь, — сказалъ ему вслѣдъ усачъ, прищелкнулъ языкомъ и прибавилъ:- Не вкусно! А я воображалъ!

Далѣе члену общества пришлось спуститься опять въ подвалъ и ощупью пробираться по какому-то совершенно темному и сырому корридору. Впереди его бѣжалъ босоногій бѣжалъ мальчишка въ рваныхъ штанишкахъ объ одной подтяжкѣ. Онъ былъ въ качествѣ проводника, велъ члена общества со двора и говорилъ:

— Здѣсь наша мамка, вотъ здѣсь…

— Ступенекъ нѣтъ? спрашивалъ членъ общества, боясь споткнуться.

— Нѣтъ, здѣсь ступенекъ нѣтъ. Здѣсь только кошки сидятъ. Много кошекъ.

И дѣйствительно около ногъ что-то шмыгнуло.

— Развѣ здѣсь фонаря не зажигаютъ?

— Нѣтъ, не зажигаютъ. Идите сюда. Вотъ наша дверь.

Дверь распахнулась и мелькнулъ слабый свѣтъ. Членъ общества вошелъ въ подвальную комнату съ сырыми сводами. Она освѣщалась маленькимъ окошкомъ и ночникомъ, висѣвшимъ около русской печки. Хоть окно было и отворено, но пахло затхалью, онучами, прѣлью, дымомъ.

— Мамка! Иди сюда… Баринъ тебя спрашиваетъ.

Изъ-за печки вышла тощая, морщинистая женщина пожилыхъ лѣтъ, съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ, изо рта котораго торчала соска.

— Вы вдова солдата Дарья Набрюшкина?

— Я ваше благородіе, я… Она самая и есть. Я прирожденная солдатка, ваше благородіе, — бодро, по-солдатски отвѣчала женщина и даже одной рукой какъ-то подбоченилась, притопнувъ при этомъ ногой.

— Вы подавали прошеніе о помощи?

— Подавала, ваше благородіе, подавала. Бѣдность-то ужъ очень одолѣла, ваше благородіе. Работишки никакой нѣтъ. Я работы, ваше благородіе, не боюсь, а вотъ съ мая мѣсяца господа поразъѣхались по дачамъ — и словно заколодило. Я и по стиркамъ, я и по поломойничеству — а теперь такія времена пришли, что куда ни сунешься — никому не надо. Ходила на огородъ полоть, но тамъ танцорки полольщицы съѣли, потому что онѣ изъ себя артель, всѣ изъ одного мѣста, за свою сестру стоятъ, а чужую выживаютъ. Я сама цѣпной песъ, но гдѣ-же одной женщинѣ отъ цѣлой артели-то стругаться! Такъ и съѣли. А пить-ѣсть надо съ малыми ребятишками, — тараторила женщина,

— Это вашъ грудной ребенокъ?

— Нѣтъ, не мой, а жилицынъ. Нанимаю вотъ этотъ подвалишко и двухъ жиличекъ держу. Пошла это она паспортъ себѣ выправлять, безъ паспорта-то не позволяютъ жить, а сама мнѣ ребенка за пятачокъ поняньчить оставила. Вонъ мой пострѣленокъ стоить. Это мой. А нешто у меня можетъ, быть грудной ребенокъ, коли у меня мужъ шесть годовъ померши? Я, грѣха на душу не возьму, женщина уже въ лѣтахъ постоянныхъ.

— Сколько у васъ дѣтей?

— Четверо, ваше благородіе, четверо. Въ томъ-то и дѣло. И всѣ пить-ѣсть просятъ. Вотъ этотъ, самый махонькій. Ладила въ ученье его, въ сапожники, да не берутъ. Говорятъ: малъ еще. Старшенькій по тринадцатому году въ столярахъ въ ученьи живетъ и ладятъ съ мѣста согнать его, такъ какъ у насъ такой уговоръ былъ, чтобы быть ему въ моихъ сапогахъ, а сапоженки ему не на что купить. Дочку еще, по двѣнадцатому году, хорошо что въ подняньки изъ-за хлѣба пристроила, а другая дочка, по десятому году, при мнѣ живетъ, а теперь вотъ за щепками ее съ корзинкой на постройку послала. Да бьютъ ужъ очень мастеровые за щепки-то. Такъ вотъ самъ-третей и живемъ въ бѣдствіи неприступномъ. Только и молю Христа-Бога, какъ-бы поскорѣе ягоды поспѣли, да лавочники варенье варить начали-бы, сейчасъ-бы я въ чистильщицы и пошла на ягоды. Явите божескую милость, ваше благородіе, разрѣшите намъ помощь въ бѣдности лютой. Вся перезаложилась. Безъ байковаго платка сижу. Вчера послѣдній байковый платокъ къ жиду стащила.

Женщина заморгала глазами и поклонилась въ поясъ. Посѣтитель принялся что-то отмѣчать на прошеніи. Она продолжала:

— Я работы не боюсь, ваше благородіе. Три мужа у меня были и всѣ три солдаты. Тятенька солдатъ былъ. Трехъ мужей пережила — и вотъ осталась съ сиротами. Меня, ваше благородіе, весь егерскій полкъ знаетъ, весь семеновскій полкъ знаетъ и въ восьмомъ флотскомъ экипажѣ кого хотите спросите о Дарьѣ Набрюшкиной — всѣ меня знаютъ. Второй то мой мужъ изъ восьмого флотскаго былъ. У егерскихъ офицеровъ я у всѣхъ перестирала, семеновскіе также, которые ежели старики, тоже меня помнятъ. Я прирожденная солдатка, я работы не боюсь, а вотъ теперь такое время пришло, что куда ни сунься — вездѣ незадача. Я прирожденная солдатка. У меня одинъ брать изъ кантонистовъ въ писаряхъ былъ, унтеръ-офицеръ, дай Богъ ему царство небесное, но отъ виннаго малодушества умеръ, былъ и другой братъ въ музыкантахъ, но грудь себѣ на трубѣ надсадилъ и Богу душу отдалъ. Вы полковницу Балабаеву изволили знать? Она теперича померши.

— Нѣтъ, не знаю.

— Такъ вотъ этого пострелѣнка она и крестила, — указала женщина на своего мальчика и снова продолжала:- Я прирожденная солдатка, я женщина ломовая, я работы не боюсь, я трехъ мужей пережила.

— Сколько вамъ лѣтъ? — перебилъ ее членъ общества.

— Сорокъ пятый въ доходѣ. Я бревна таскать пошла-бы, ваше благородіе, но женщинъ-то на бревна не берутъ. Пробовала около винной лавки картошкой да яйцами торговать — городовой прочь гонитъ. «Подай, говоритъ, жестянку». Говоришь ему: «какую тебѣ жестянку, коли я прирожденная солдатка?» «Нѣтъ, говорить, все равно, надо жестянку». Ужъ я и яйцами-то съ картофелемъ его прикармливала — ничего не вышло. «Подай», говорить, а намъ и пить-ѣсть нечего, такъ какая жестянка! Явите, ваше благородіе, божескую милость прирожденной солдаткѣ.

— Да, вы получите вспомоществованіе — отвѣчалъ членъ общества и сталъ уходить изъ подвала.

— Очень вамъ благодарны, ваше благородіе. Вотъ ужъ утѣшили, такъ утѣшили, — говорила женщина, кланяясь. — Позвольте, ваше благородіе, я вамъ ночникомъ посвѣчу, а то у насъ ужъ очень темно въ корридорѣ-то. Какъ слѣпые, ощупью ходимъ.