Николай Лейкин - В деревне

— Ладно, ладно.

— Лошадь черезъ часъ на станцію сына повезетъ. Онъ въ городъ ѣдетъ. Не поѣдете ли вы, такъ и васъ по пути довезла бы?

— Нѣтъ, я не поѣду.

— Мясца не прикажете ли сыну изъ города привезть или какого другого товару? Закуски, къ примѣру… Супротивъ городскихъ цѣнъ плевую разницу возьмемъ.

— Все есть, все изъ города вчера привезли съ собой.

— Ну, вотъ изволите видѣть… Какъ съ вами ласкову-то быть? А вы дайте лавочнику отъ васъ попользоваться, вѣдь изъ-за этого и дачу выстроилъ, изъ-за этого сдаемъ ее.

Съ задовъ показалась баба съ кошелкой.

— Яичекъ бы вашей милости, творожку… начала было она, но увидавъ лавочника, тотчасъ же умолкла и попятилась.

— Пошла вонъ, подлая! Какую такую ты имѣешь свою собственную праву на нашъ дворъ съ товаромъ ходить и у насъ покупателей отбивать! крикнулъ на нее лавочникъ. — Вонъ, ступай! Яйца по той же цѣнѣ будемъ съ васъ брать, что и на деревнѣ берутъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ Клянчину.

Черезъ полчаса Клянчины, сидя на коврѣ, разостланномъ на травѣ, пили чай. Около дома стучали топорами плотники, сколачивая столы.

Къ вечеру на другой день послѣ переселенія Клянчиныхъ въ деревню, пришелъ, наконецъ, возъ съ ихъ мебелью. Крестьянская лошаденка еле втащила возъ на дворъ лавочника и остановилась у дома какъ вкопанная, понуря голову. Мебель была въ самомъ жалкомъ, поломанномъ видѣ. Мѣстный мужикъ, взявшійся доставить мебель изъ города въ деревню, сморкалъ заморившуюся отъ усталости лошадь, заставляя ее фыркать.

— Батюшки! Да что же это такое! Вѣдь все переломано! восклицала Клянчина, ходя вокругъ воза. — Столы и стулья безъ ножекъ. Какъ мы сидѣть-то будемъ?

— Безъ ножекъ! Лошадь-то изъ-за васъ зарѣзалъ, чтобъ вамъ пусто было! отвѣчалъ мужикъ, распутывая на возу веревки. — Вѣдь шестьдесятъ верстъ. Зналъ бы, что эдакое дѣло станется, ни въ жизнь бы не взялся перевозить, пропадите вы совсѣмъ и съ мебелью! Нешто наши лошади къ этому привычны?

— Съ какой же стати, въ самомъ дѣлѣ, ты взялся, милый? говорилъ Клянчинъ.

— Вы подбили. «Все равно тебѣ изъ города порожнемъ въ деревню ѣхать». А я, дуракъ, и послушался. Всю телѣгу изъ-за вашей проклятой мебели поломалъ, два раза въ дорогѣ чинился. Воля ваша, а ужъ починка телѣги на вашъ счетъ. Я по дорогѣ двумъ кузнецамъ полтора рубля отдалъ.

— Зачѣмъ же ты ѣдешь въ плохой телѣгѣ? Это ужъ твоя вина.

— Телѣга была крѣпкая, въ моей телѣгѣ хоть камни возить, а это ужъ изъ-за вашей мебели, чтобъ ей сгинуть, проклятой. То шкворень выпадетъ, то ободъ съ колеса долой… Помилуйте, гдѣ же это видано?! Какъ хотите, а полтора рубля при расчетѣ за починку телѣги пожалуйте.

— Да вѣдь ты у насъ на пятнадцать рублей мебели поломалъ изъ-за твоей неисправной телѣги, и за починку телѣги съ насъ же хочешь.

— Вольно жъ вамъ было приказывать на одинъ возъ столько грузить! Тутъ матеріалу на два воза, а вы изъ-за сквалыжничества на одинъ…

— Ну, не разговаривай, не разговаривай. Я тебѣ показалъ мебель, ты сказалъ, что въ лучшемъ видѣ одинъ увезешь. Намъ съ тебя за поломанную мебель надо требовать, а не тебѣ съ насъ за поломанную телѣгу. Да и ломалась ли телѣга по дорогѣ — это вопросъ.

— Видите, ободъ на колесѣ заново… Вонъ и подушка подъ телѣгой новая.

— Ну, разгружайся, разгружайся!

Мужикъ почесывался. Кромѣ усталости, онъ былъ изрядно пьянъ.

— Гдѣ жъ мнѣ одному-то разгружаться? Грузились въ городѣ, такъ дворники помогали, а здѣсь вдругъ одному разгружаться! говорилъ онъ.

— Ну, я помогу, кухарка поможетъ, суетился Клянчинъ. — Марфа! Поможемъ ему диванъ снять съ воза.

— Нѣтъ, баринъ, увольте. Я этими дѣлами никогда не занималась, чтобы возы разгружать. Завезли въ глушь, гдѣ и людей-то настоящихъ не видать, да еще возы вамъ разгружать! Я кухарка и свое дѣло правлю, фыркала кухарка.

— Ну, прислуга! И не стыдно это тебѣ? воскликнулъ Клянчинъ.

— Чего тутъ стыдиться! Вы же не постыдились завезти меня въ такое мѣсто, гдѣ всякая дѣвушка подохнетъ отъ скуки. Мы изъ своей деревни ушли, чтобъ намъ въ городу было весело и чтобъ жить можно было по полированному, а тутъ, наткось опять деревня, да еще хуже нашинской! У насъ въ нашей деревнѣ, по крайности, хоть свой домъ есть, сродственники имѣются, а здѣсь даже не съ кѣмъ путнаго слова перемолвить. Сами прислугу надули, да еще стыдиться ее заставляютъ.

Клянчинъ молчалъ и попробовалъ самъ снимать вмѣстѣ съ мужикомъ диванъ съ воза, но мужикъ былъ пьянъ и руки его дѣйствовали плохо. Диванъ зацѣпился ножкой за край телѣги и полетѣлъ съ воза.

— Тише, тише! закричалъ Клянчинъ, но было уже поздно: диванъ лежалъ съ отломанной ногой на землѣ.

— Воля ваша, а надо за мужиками послать на деревню, сказалъ мужикъ. — Или семъ-ка я въ кабакъ сбѣгаю. Тамъ навѣрное наши сидятъ. За вино живо помогутъ. Пожалуйте, сударь, на сороковку…

— Да ужъ на сороковку потомъ. Надо сначала разгрузиться.

— Эхъ, баринъ! Долженъ же я мужиковъ чѣмъ-нибудь заманить. А то не повѣрятъ, подумаютъ, что задарма. Вы говорите: потомъ. Потомъ-то особь статья. Потомъ-то — мы это знаемъ.

— Да вѣдь ежели тебѣ дать на сороковку, ты и самъ пропадешь въ кабакѣ.

— Зачѣмъ же пропадать? Я живо… Малость выпью съ устатку и сейчасъ же мужиковъ приведу. Будьте покойны.

Пришлось дать. Мужикъ отправился въ кабакъ и черезъ четверть часа явился съ пятью мужиками.

— Куда же столько народа-то ты ведешь! кричалъ Клянчишь. — Тутъ много что двоихъ нужно. А то вдругъ пятеро.

— Ничего-съ… Они помогутъ. Они рады постараться для барина, далъ отвѣтъ мужикъ-возница.

— Для барина въ лучшемъ видѣ… отвѣчали хоромъ мужики. — Съ пріѣздомъ, ваша милость… Дай Богъ счастливо… Митрофанъ! Берись! Кузьма, залѣзай на возъ-то! Надо для барина постараться. Баринъ насъ въ лучшемъ видѣ попотчуетъ. Баринъ человѣкъ хорошій.

Возъ былъ разгруженъ, но мебель представляла изъ себя самый жалкій видъ. Ничего не стояло, ибо было все безъ ногъ.

— Какъ тутъ жить! Все поломано… чуть не плакала Клянчина.

— Да вѣдь ужъ переѣздка, сударыня… Переѣздка всегда… утѣшалъ ее мужикъ-возница. — Сколотитесь и будетъ чудесно. Плотники запустятъ вамъ тутъ гвоздье хорошее, и будетъ еще крѣпче новаго.

— Да что ты толкуешь! Какъ въ буковые гнутые стулья гвозди запускать!

— Въ лучшемъ видѣ съумѣютъ. Не прикажете ли за ними сбѣгать? Они теперь на постояломъ ужинаютъ.

— Ничего не надо, ничего. Мы сами… Вотъ тебѣ расчетъ и поѣзжай съ Богомъ…

Мужикъ-возница принялъ бумажку и сталъ ее вертѣть.

— А за поломку телѣги? спросилъ онъ Клянчина.

— Да что ты въ умѣ? Ты у меня всю мебель изувѣчилъ, и я съ тебя ничего не требую. Благодари Бога, что я за поломанную мебель ничего не вычитаю.