Николай Лейкин - На лоне природы

— Отчего вы такъ грязно дворъ держите? задала бабѣ вопросъ съемщица.

— Да вѣдь, помилуйте, скотина-съ. Это не грязь, это навозъ, это крестьянская благодать. Все это на огородъ, да на пашню пойдетъ. Рано еще теперь, а вотъ немного погодя все вывеземъ на поле. Вы, вотъ, конечно, сударыня, городской человѣкъ и, можетъ быть, всего этого не понимаете, а вѣдь безъ навоза ничего и родиться не можетъ. Мы люди исправные, сѣемся и огородъ сажаемъ. У насъ вотъ лѣтомъ и подсолнухъ, и все. Люди навозъ-то покупаютъ.

— Знаю, знаю, что навозъ въ деревенскомъ хозяйствѣ необходимъ; но зачѣмъ вы его не складываете въ кучу?

— Да какъ его въ кучу-то сложишь? Его сложить, а скотина опять разроетъ. Скотина-съ… Да и нѣтъ у насъ этого обнаковенія, чтобъ рано навозъ убирать. Вотъ около Николина дня, къ пріѣзду дачниковъ вывеземъ и все чисто будетъ. У насъ, сударыня, тутъ мѣсто топкое, глина-съ, оттого оно и грязно такъ, а въ сущности тутъ и навозу-то не ахти что.

Съемщики вошли въ избу. Домъ былъ, очевидно, изъ зажиточныхъ. Въ комнатѣ на окнахъ висѣли даже кумачевыя занавѣски на вздержкѣ и на двухъ подоконникахъ стояло по гипсовой статуэткѣ, изображающей купидона, стоящаго на одномъ колѣнѣ со сложенными у груди руками. На стѣнѣ висѣли часы съ большимъ деревяннымъ расписнымъ цвѣтами циферблатомъ. У часовъ, впрочемъ, вмѣсто второй гири висѣлъ пестрядинный мѣшечекъ съ пескомъ. Мебель была разнокалиберная и среди нея виднѣлись даже два буковые гнутые стула съ деревянными сидѣньями, совсѣмъ новые. Стоялъ комодъ, покрытый красной салфеткой, на комодѣ стеклянный шкапчикъ и въ немъ посуда, состоящая изъ пестрыхъ чайныхъ чашекъ и тарелокъ съ рисунками. На покрытомъ бумажной салфеткой столѣ помѣщалась даже лампочка на чугунномъ пьедесталѣ и съ матовымъ стекляннымъ колпачкомъ. Въ углу, разумѣется, образа въ кіотахъ съ вербой и вѣнчальными свѣчами. Полъ былъ устланъ рогожами.

— Садитесь, пожалуйста, гости дорогіе, засуетилась баба. — Самоварчикъ, я думаю, прежде всего?

— Да, не худо и самоварчикъ. Только дайте поскорѣй хлѣба и горшокъ молока, отвѣчали съемщики.

— Сейчасъ, сейчасъ… Машутка! Сбѣгай за тятькой, обратилась баба къ десятилѣтней босой дѣвочкѣ, нянчившей грудного ребенка. — Вѣдь вотъ мужъ-то у меня не какъ другіе мужики, не пьянствуетъ, а на работѣ теперь, пашетъ.

— Такъ зачѣмъ же вы хотите отъ дѣла его отрывать? Не надо. Пусть работаетъ.

— Ничего-съ… Все-таки вы на него посмотрите, да и онъ съ вами поговоритъ. Онъ лучше меня все и знаетъ. Можетъ статься, онъ и укажетъ, гдѣ вамъ еще дачку посмотрѣть. Положи, Машутка, ребенка-то на кровать, да и бѣги за отцомъ. А только, ваша милость, вамъ дачки лучше чѣмъ у барина Подлевскаго, или вотъ что у лавочника смотрѣли, здѣсь и не найти.

— Да Подлевскій-то ужъ требованія какія-то особенныя предъявляетъ, а лавочникъ дорожится. Вообще мнѣ здѣсь не нравится, что всѣ хотятъ захватить въ какую-то кабалу дачника. Лавочникъ даже прямо ищетъ такого жильца, чтобы можно было съ него какъ можно больше драть. У Подлевскаго послѣ пятаго слова какіе-то братья-искусники, которымъ онъ такъ-таки и отдаетъ жильцовъ во власть.

— Да, да… Они съ тѣмъ у него и работаютъ, что какъ бы арендатели на жильцовъ. Только вѣдь отъ жильцовъ и живятся, а отъ самого-то Подлевскаго гроша мѣднаго не получаютъ.

— А развѣ можно жильцовъ отдавать въ аренду, на жертву! Да и богатый мужикъ вашъ хорошъ, къ которому ты меня водила дачу снимать.

— Ну, этотъ ужъ зарылся въ деньгахъ-то и все ему мало. Вѣдь вотъ, будемъ такъ говорить, полъ-деревни на него работаютъ. Дастъ въ долгъ сѣменами, мукой или сѣномъ, а потомъ и требуетъ, чтобы за проценты работа была. За куль-то сѣна иного онъ три дня на работѣ промучаетъ, право слово. А лавочникъ нашъ, такъ еще хуже. Вы вотъ говорите, кабала. А у него, почитай что больше половины деревни въ кабалѣ. Положимъ, пьютъ наши мужики безобразно, но вѣдь самъ же лавочникъ имъ хмель и разводитъ. Чуть маленько пріостановятся съ пьянствомъ, а онъ имъ опять поддастъ на каменку — ну, и вновь разъярятся на пьянство. А ему, понятно, чѣмъ больше пьянства, тѣмъ лучше. Вѣдь вотъ теперь подъ переднія колеса отъ телѣгъ кому хочешь вино въ долгъ дастъ, — а безъ переднихъ колесъ мужикъ въ рабочую пору куда онъ? Ему дыхнуть безъ переднихъ колесъ нельзя. Аспидъ, кровопивецъ, не дай Господи къ нему въ лапы попасть.

Баба была расторопная и такъ и каталась шаромъ по избѣ. Сама тараторила, разсказывала, а, между тѣмъ ставила самоваръ, перемывала посуду. Вскорѣ самоваръ закипѣлъ.

Самоваръ былъ поданъ. На столѣ стояло молоко. Явилась яичница на сковородкѣ. Съемщики сидѣли и утоляли аппетитъ. Вмѣсто салфетокъ было подано полотенце съ шитыми красной бумагой концами.

— Радушная баба-то какая! замѣтила съемщица, относясь къ мужу. — Вы, матушка, не хлопочите, намъ и такъ всего довольно, сказала она бабѣ, видя, что та шаритъ еще что-то въ шкапу.

— Помилуйте, барыня, мы для господъ всегда рады. Я вотъ забыла барину винца предложить рюмочку. Передъ закуской-то оно чудесно, коли ежели потребляющіе.

— Не надо, не надо. Ничего не надо, откликнулся тотъ. — Можно и безъ водки.

— Да вѣдь есть. Вотъ кабы не было. Мужъ у меня хоть и не пьянственный, а по праздникамъ тоже потребляетъ, такъ держимъ. Вотъ пожалуйте.

Баба поставила на столъ початую бутылочку — сороковку и рюмку. Съемщикъ больше не отнѣкивался и выпилъ.

Вскорѣ явился мужъ бабы. Это былъ благообразный мужикъ среднихъ лѣтъ, съ русой окладистой бородой, въ свѣтлой ситцевой чистой рубахѣ, выглядывающей изъ-подъ жилета. Войдя въ комнату, онъ бросилъ картузъ на стулъ и поклонился.

— Вотъ мой хозяинъ, отрекомендовала его баба. — Гости у насъ, Максимъ Иванычъ, остановившись, дачники, такъ вотъ я за тобой дѣвчурку послала, сказала она мужу. — Пріѣхали дачу смотрѣть. Водила ужъ я ихъ по разнымъ мѣстамъ, да все не нравится имъ.

— У кого смотрѣли? спросилъ мужикъ, задавая вопросъ и женѣ, и съемщикамъ.

— Да смотрѣли они у Калистратовыхъ, потомъ водила я ихъ къ нашему богатѣю, водила въ усадьбу къ барину Подлевскому, водила къ лавочнику, да все не нравится имъ. Ищутъ, чтобы тихо было, чтобъ смирная не пьянственная семья, да и подальше отъ кабака! Вотъ все думаю, къ кому бы ихъ предоставить въ нашей деревнѣ.

— Да ужъ больше не къ кому, коли вездѣ выводила.

— Къ Уварову нельзя ихъ вести — семья ужъ очень пьянственная. И самъ, и сама такъ заряжаютъ, что не приведи Богъ. Къ Петру Власычу развѣ? Не сдана у него изба-то?

— Эво, хватилась! Двѣ недѣли тому назадъ подъ охотника сдалъ.

— Такъ куда же ихъ сводить-то? Подумай, Максимъ Иванычъ.

— Ежели ужъ ничего подходящаго еще не найдемъ, то придется или на вашемъ Подлевскомъ, или на лавочникѣ остановиться, сказалъ съемщикъ.