Руслан Смородинов - Нинка

- Пива - и в общагу, - предложил я.

Мы шли в обнимку, взаимно уравновешиваясь. По счастью, с блюстителями порядка нам суждено было разминуться. Вышли на Тверской бульвар, прошли "Макдоналдс", приблизились к Пушкину. Нинка пыталась принять позу, запечатленную скульптором Опекушиным. Я отговаривал:

- Брось, так и по трезвому не устоишь...

Тут к нам подскочили двое: одна - с микрофоном, другой - с камерой. Да так неожиданно, что я поперхнулся.

- Скажите, - защебетала телевизионщица, - вы любите Пушкина?

- Не надо камеры! - встряла Нинка. - Мы имеет право расслабиться?..

Но профессионалка знала свое дело и без возмущения повторила вопрос.

- Люблю, - согласился я, откашлявшись.

- А за что?

Нинка уже тянула меня в сторону:

- Пойдем. А то покажут в рубрике...

- За то... - отчеканил я в расплывающееся пятно микрофона, - за то, что он "милость к падшим призывал"...

Мы с Нинкой удалились до "Ленсовета" и сели на "тройку". В троллейбусе я неожиданно вздремнул, а проснулся с головной болью. Неотвратимо надвигались мысли насчет добавить. Пришлось зайти в винно-водочный на Руставели.

Добрались до общаги. Нинка жила этажом выше. Разобраться с водкой решили у меня. Нинка пошла к себе за закуской. Мысленно я заказал амброзию и что-нибудь маринованное. Когда мыл стаканы, ко мне подошел сильно подвыпивший Стасик.

Стасик был коренным сибиряком и обладал удивительной фамилией Яуя. Писал милые рассказы в духе Андерсена. Главными героями в них выступали форточки и дверные ручки.

- Руслан, - говорит Стасик, - объясни мне, вселенная конечна или бесконечна? Вот, допустим, она конечна...

- Стасик, - перебил я, - это известная антиномия Канта. Разрешить ее можно только при некоторых условных ограничениях. Был такой математик Георг Кантор...

- Так Кант или Кантор?

- Кант сформулировал, Кантор разрешал.

- Руслан, не надо математики, там много переменных. Ты мне прямо скажи - мир конечен или нет?

Что я мог ответить?

- Стасик, - говорю, - мир, каков мы знаем, - это вообще наше представление. Сам по себе он не имеет протяженности.

- Как это?

- А вот так... Слушай, а что это тебя на такие вопросы тянет?

- Руслан, ты не поверишь. Как выпью - так сразу думать начинаю. Откуда это все безобразие взялось и имеет ли оно конец? И думаю до тех пор, пока не напьюсь до отключки.

- А вот теперь представь, что все разумное во вселенной напилось до отключки. Ну совершенно все. И отключка эта - вечная. Будет тогда безобразие?

- Ну это смотря с какой стороны посмотреть...

- Так некому смотреть. Все в отключке.

- Гм... Выходит, что и безобразия не будет.

- Вот в этом-то и все дело. Безобразие, протяженность, бесконечность и вообще размерность - это все наши выдумки. Говоря умным языком - категории. Априорные формы...

Стасик достал из кармана блокнот:

- Как ты говоришь? Категории?..

- Категории. А есть еще категорический императив...

- Тоже наша выдумка?

- Не совсем. Скажем так - онтологическая идея. Объективирующаяся в нашем сознании...

- Не спеши, я не успеваю записывать.

- И вот этот категорический императив - причина наших скорбей. Но он же - причина нашего творчества. Этакая сердоболинка.

Стасик закрыл блокнот и посмотрел на стаканы в моих руках:

- У тебя есть что-нибудь от этой сердоболинки?

- Не обижайся, - говорю, - я - с дамой. Так что разрешать эту онтологическую идею буду без тебя...

Нинка задерживалась. Я перевесил позапрошлогодний настенный календарь обратной стороной и вывел фломастером краткий лозунг. Надпись, декоративно украшенная тараканьими крапинками, призывала к приятным чудодеяниям: "Даешь оргазм!" То есть порыв к подвигу уже был, не было объекта его воплощения. И я начал волноваться. И в порыве волнения не заметил, как опустошил бутылку. Онтологическая идея была временно разрешена...

С похмелья особенно чутко понимаешь всю мучительность сознания. Невольно завидуешь неразумной сущности. Больная чувственность сосредотачивается в единство личности - личности жалкой и самоотвратительной. Изнемогающей от бренного организма и онтологической идеи...

Разбудила меня собственная икота. Новый день не предвещал ничего утешительного. На лекции идти не хотелось. Хотелось отрастить крылья и вознестись, опережая собственные стоны.

В дверь постучали.

- Открыто! - хотел отозваться я, но изо рта вышло нечто шипяще-клокочущее. Причем вся эта фонетика была заключена очередным иком: И-и-ик...

Вошла Нинка. В руке она торжественно несла початую бутылку водки:

- На, похмелись. Я уже... А где она?

- Кто?

- Ну, с кем ты был.

Я не на шутку взволновался: с кем это я был?

- Во, и плакатик в тему, - указала Нинка на мой письменный призыв к приятностям.

- Подожди, Нин, а с кем... и-и-ик... я вчера был? Я что-то не припоминаю...

- А я почем знаю?.. Я шла к тебе, несла закуску. А тут твой однокурсник, Станислав. Не надо, говорит, Руслану мешать. Он - с женщиной. Они разрешают категорические идеи и все такое. Ну я и не стала мешать. Пошла к Станиславу.

Ну, Стасик, - подумал я, - доброжелатель...

- Слушай, Нин... и-и-ик...

- Хватит икать!

- Сингультус, то есть икота по научному, - это такая чунгачанга, что по желанию не уймешь. И-и-ик... Разве что водкой залить можно.

Мы выпили. Вместе с бутылкой закончились и все мои судороги. Нужно было снова идти в магазин. Нинка предложила:

- Возьмем флакон и - на лоно. Вон там, метров двести, есть сквер и памятник голове.

- Какой голове? - не понял я.

- Никто не знает. Стоит постамент. На нем - голова. Ни те надписей, ни пояснений...

Впоследствии мы ходили к этому памятнику. Огромная безымянная голова алюминиевого цвета пребывала в скверике у вьетнамской общаги. Сперва мы думали, что голова символизирует собой Николая Островского. Этакое безглазье и зачесанные назад волосы - гильотинированный Павка Корчагин. Потом, однако, догадались: это был Киров, Сергей Мироныч. Район-то Кировский...

Тут явился Стасик собственной персоной и выразил желание сходить за водкой, если у кого обнаружатся средства. Я дал денег и ушел в душевую. Нинка за это время обещалась соорудить нечто насчет закуски.

Душевая находилась в подвале общежития. Раньше душевых было две мужская и женская. Потом одна из них пришла в негодность, и мыться стали по очереди. Как раз день был мужской. Однако в раздевалке я обнаружил женскую одежду, включая все нижнее. Судя по комплектам и доносившимся из душевой голосам, женщин было не менее двух.

- Эй! - закричал я. - Сегодня же - мужской день.

Дверь душевой открылась и выпустила облако пара. Потом из него образовалась голова грузинки с третьего курса:

- Сэгодня - жэнский...

Кстати, про эту грузинку ходила байка. Она, студентка Литературного института, весьма плохо знала русский. И однажды на экзамене профессор Славецкий решил ей помочь - спрашивает: "Натэлла, ответ на какой вопрос вы лучше всего знаете?" - "Это сложный ва-апрос", - невозмутимо ответила Натэлла...