Руслан Смородинов - Нинка

Умер один человек, и стоит он в раю у реки Жизни. И ступает ему навстречу Господь. И приветствует почившего: "Блажен ты, ибо твое есть Царство Небесное!" - и лице сияет у любови олицетворенной. - "Благодарю Тебя, Господи!" - падает ниц человече, но Любовь подымает его, говоря: "Видишь ты следы на песке вдоль реки Жизни?" - "Вижу, Господи". - "Это твой жизненный путь". Смотрит человек на следы, чувствами переполняясь. "А видишь ли ты, - спрашивает Господь, - другие следы рядом?" - "Вижу". - "А это - Мои следы, ибо ты просил Меня в молитвах не оставлять тебя". И идут они вдоль реки, встрече своей радуясь. Но вдруг мрачнеет человек, и никнет голова его. "Что огорчило тебя?" - спрашивает Благословенный. "Вот, Господи, Ты говоришь, что не оставлял меня, пока я жил". - "Истинно так". "Но почему же, почему именно тогда, когда мне было особенно трудно на моем жизненном пути, именно в этот период вдоль реки я вижу только одни следы? Почему Ты оставлял меня в самые-самые трудные минуты?!." И улыбается ему в ответ Любовь: "Нет же, нет. В самые трудные твои минуты Я нес тебя на руках..."

Воспроизведенная в памяти притча придала настроения. Я поднялся и увидел пред собою двухметрового пьяного детину с арбузом под мышкой. Голову этого сухопарого субчика знаменовала несвежая повязка. Промеж бинтовых складок пробивались давно не мытые волосы.

- Страдаем? - спросил он.

- Весьма.

- Деньги - не проблема. У меня сборник стихов вышел.

- Руслан меня зовут.

- Иннокентий Валаамский, - манерно представился детина и протянул мне руку. Арбуз выскользнул из-под мышки и глухо раскололся об пол.

- Катастрофа, - сказал я невыразительно.

- Фиг с ним. Не люблю сладкого, - ответствовал Кеша.

Как я потом узнал, Кеша был личностью весьма яркой. Редко кому удавалось видеть его трезвым. Даже в Литинститут он поступал в повседневном для себя состоянии, за что и не был принят, несмотря на вполне приличные баллы. Не желая мириться с притеснениями подобного трезвеннического толка, Кеша устроил сидячую голодовку у памятника Пушкину, чем не на шутку всполошил сановное писательское начальство. Кешу таскали по милициям, устрашали и задабривали, но наконец приняли-таки в институт. С тех пор Кеша стал головной болью обоих ректоров, осчастливленных возможностью занимать этот пост в период его учебы. Сидоров строго-настрого запретил охране пускать Кешу в общагу. Однако никакая охрана не могла сторожить все чердаки и пожарные лестницы. Есин прямо в институтском скверике выговорил Кеше все, что он о нем думает. Студент молча выслушал критику, а затем так же молча ударил ректора дипломатом по голове. Все это - в присутствии множества свидетелей. И только благодаря удивительно либеральному духу Литинститута и незлобивости Сергея Николаича сей проступок не имел удручающих для поэта Валаамского последствий.

Зарабатывал Кеша продажей лотерейных билетов. Когда-то он даже был женат на дрессировщице слонов. Циркачка, привыкшая к повиновению неразумной живности (а беспечного Кешу она наотрез отказывалась воспринимать как нечто разумное), всячески дискредитировала поэта. Например, заставляла стирать свое нижнее белье. "А что я мог поделать? - оправдывался пред нами Кеша. Она слонов укрощает, а слоны - больши-и-ие..."

Жил Кеша где попало. То ютился по общагам, то у очередных собутыльников. Деньги у него водились редко, и он то и дело занимал их у знакомых. Надо отметить, что и отдавал их Кеша исправно, хотя кредиты могли затянуться на существенный срок.

Одевался Кеша, говоря умным языком, контрарно, то есть или как оборванец, или как щеголь. Причем второе наблюдалось не часто и не надолго. Уже по окончании института он как-то заявился в студенческую столовку выпить со старыми знакомыми. Этакий франт во всем новом - в лакированный туфлях и зеленом драповом пальто. Ну и набрался, как положено. А тут обильные осадки вопреки всем прогнозам. Так что Кеша умудрился вываляться во всех окрестных лужах. Долго еще летали над зданием Литинститута матерные благословения в адрес ненастья...

Впрочем, обычно Кеша ходил в чем попало. А однажды выпросил у меня трусы, упирая на то, что его собственные сгнили прямо на нем. Правда это или нет - не знаю. Но выпрашивать что бы то ни было и у кого бы то ни было Кеша любил. Причем, похоже, не ради надобности, а ради одному ему известной игры...

В общем, Кеша говорит мне:

- Деньги - не проблема. Надо только сходить.

- Куда? - спрашиваю. - Ночь на дворе. К вьетнамцам, что ли?

- И ближе есть. Тут напротив хачик живет, водкой торгует круглосуточно.

Уже с водкой мы вернулись в мою комнату. Она была в удручающем состоянии. За день гулянки полы усеялись окурками, крошками, пустыми бутылками и какими-то фантиками. Возле ножки стола валялся раздавленный кусок сала. Рядом - помятый галстук в белый горошек. На одной из коек спал какой-то дедушка. Да и вообще, в комнате появились незнакомые личности. Один из них пел под гитару есенинское "Письмо матери".

- "... Будто кто-о-о-то мне в каба-а-ацкой драке садану-у-ул под сердце финский но-о-ож..." - подпевал Олежка Ядыкин. Он мотал головой и буквально плакал. Казалось невероятным, что еще днем Олег и слышать не хотел о Есенине.

Кстати, здесь была и Нинка.

- Куда ты делся? - спросила она, когда незнакомец окончил песню. Ушел умываться - и нету. Я так и подумала, что лучше тебя здесь подождать.

- Да так, - говорю. - От "белочки" бегал...

- У нас тут есть, - ободрила меня Нинка. - Феликс Иванович принес, указала она на спящего дедушку. Как выяснилось, спящий был каким-то писательским начальником. А приехал он в общагу в поиске жены. Молодая супружница не вынесла запоя благоверного и сбежала в казенный приют.

Нинка налила нам с Кешей "по штрафной". Но тут проснулся Феликс Иванович и бурно возразил против расточительности: нечего, мол, всяких пришельцев угощать. На что я возразил, что пришелец здесь именно он, а я в некотором роде его благодетель и покровитель. Недоразумение было исчерпано. Тем более что Кеша представил на обозрение только что купленные у хачика бутылки.

Востребовался тост, и я поднял стакан:

- Дорогие поселяне, я не капельмейстер, а потому скажу кратко. Вперед на битву с Бахусом! Пока морда гуинпленовой не станет...

Наконец-то я опохмелился. Стало значительно легче. Я даже почувствовал, как рассасываются мешки под глазами. Сказка про мертвую и живую воду - это явно про водку...

Потом мы пили еще. Действительность приобрела затейливые формы. Люди лишились очертаний и подобосущности. Казалось, мы плыли на заблудившемся корабле в поисках сбежавшего капитана...

Между тем Кеша рассказывал какую-то историю:

- А однажды мы пили с Ваней Новосельцевым. Сели с ним осенью, а закончили весной. Пили у него дома, на кухне. Баба евонная сбежала в Чебоксары. Закусывали солью: облизывали мизинец и макали в солонку. Так что если не пуд, то килограмм соли мы с ним точно съели. Но он, гад, взял мой носовой платок и выкинул в форточку. Взял - и выкинул. Вот так... - Кеша сделал махательное движение. - Представляете?..