Сергей Терпигорев - Потревоженные тени

В дверях угольной — мы прошли тем временем в гостиную и стояли посреди комнаты, разговаривая с тетей Клёдей, — показалась какая-то дворовая женщина из старых горничных, и тетенька легко крикнула на нее, чтобы она уходила, не подслушивала.

— Да может, она за делом? Может, от Андрюши? — сказала матушка.

— Никакого дела. Все подслушивать им надо... Я знаю и эта зачем. Вон в зале стоит еще мещанин, так она хочет узнать все, ее ли мужа я ему продаю? Так вот возьму же назло ей и продам сейчас, — нервно потирая своп худенькие маленькие ручки, говорила тетя Клёдя и усиливалась улыбнуться.

— Клавденька, что ты! Господь с тобою, что ты сегодня такая? Успокойся. Ты взволнована так сегодня, — говорила ей матушка.

Родственница, приехавшая с нами, смотрела на нее с каким-то испугом, ожидая и своей участи тоже.

— Со мной так поступают, — отвечала тетя Клёдя, — назло делают, и я буду так делать... Садитесь, пожалуйста. Ну, а ты что, мой друг? — обратилась она ко мне вдруг. — Приехал тоже навестить свою злющую и скупущую тетку? Да?

И она взяла меня своими маленькими, короткими ручками за голову и поцеловала в темя.

Я ничего ей не ответил.

— Твой друг-то вот заболел, — продолжала она про Андрюшу.

— А мне можно к нему? — спросил я.

— Нет, погоди немного. Я очень рада, что ты привезла его с собою, — обратилась она к матушке, — с ним Андрюша скорее успокоится. Они так дружны...

В зале, осторожно ступая тяжелыми сапогами, ходил — было слышно — мещанин и время от времени слегка покашливал.

— И ты сколько же уж продала? Разве ты не могла другого какого продать — непременно Марфушиного отца, — спросила матушка.

— Ах, боже мой! Это почему же я не могу? Не госпожа разве я своим людям?.. Я семерых уж продала и сдала уж... Я и еще продам. Нынче такая цена... Когда же это еще такая цена будет?.. — отвечала тетя Клёдя.

Мещанин в зале опять заходил, покашливая.

— Я сейчас, на минуточку, — услыхав и обратив наконец внимание на эти шаги и покашливания его, сказала она, распустила улыбку, окинула нас своими смеющимися глазками и встала, чтобы пойти в зал, — я сейчас, велю ему погодить, посидеть в передней пока.

Она ушла, и мы все трое переглянулись. Что-то ужасное было в ней, страшно становилось уже не за людей ее, не за нее даже, а за самих себя, которые были у нее в гостях...

Матушка взглянула на родственницу, которая, боясь к тому же еще за свое дело, за успех его, сидела теперь совсем как потерянная, взяла ее за руку и тихонько ей сказала:

— Ничего... устроим как-нибудь. Пускай она успокоится, она теперь раздражена очень, и все обойдется благополучно.

Та крепко схватила ее руку и, уж не будучи в состоянии говорить, только переводила глаза с матушки на образ, висевший в углу в гостиной, и обратно.

— Ничего, ничего, бог даст, — повторяла матушка.

Переговорив с мещанином, тетя Клёдя опять вернулась к нам, и как будто успокоенная.

— А что ж я и не спрошу вас — вы обедали? — обратилась она к матушке.

— Мы закусывали... почти обедали, перед тем как ехать к тебе. Ты не беспокойся только, пожалуйста, Клавденька, — отвечала матушка.

— То-то, скажите лучше. Ведь все есть. А то будете потом говорить: «Вот злющая-то да скупущая-то нас как приняла, не накормила даже».

— Ну что ты, Клавденька!..

— А вы? — обратилась она к приехавшей с нами родственнице.

Та растерялась до того, что еле выговорила:

— И я... благодарю вас.

Тетя Клёдя, несомненно, догадывалась — я даже это мог видеть, — зачем и она приехала и матушка с ней, и, кажется, наслаждалась этим, торжествовала, что вот она получает удовлетворение, ей можно будет еще поиздеваться над кем. Но она томила ее и не спрашивала о цели ее приезда. Она даже начала ее мистифицировать:

— Ну вот, спасибо, я уже никак не ожидала, что меня вспомните, приедете. Я у вас по месяцам на экзекуции жила, — она знала, что проживание ее у задолжавших ей родственников они называют экзекуцией, — а вы, кажется, первый еще раз у меня?

Родственница смотрела на нее ни жива ни мертва, а матушка, глядя на тетю Клёдю, с упреком покачивала головой. Но она была неумолима и продолжала мучить ее своей утонченной любезностью, смешанной с иронией: справилась, не тревожит ли ее, что ее муж выбран в ополчение и теперь уходит на войну, здоровы ли ее дети, даже похвалила их, сказав, что они очень милые.

— Вот я к вам, — начала было родственница, приняв, кажется, эти расспросы ее за что-то искреннее и находя этот момент удобным, чтобы переговорить с ней о цели своего к ней приезда, — вот я к вам, Клавдия Васильевна, с покорнейшей просьбой приехала... так добры...

— Что такое? Я добрая? — вслушиваясь, с удивлением сказала тетя Клёдя. — Я — злющая и скупущая, а вы что такое? — добрая?

— Клавдия Васильевна... я приехала просить вас, умолять — отсрочьте нам на год еще! Муж мой продаст лес, и как только устроится это, сладится, мы вам внесем сполна...

— Да? Это ваш муж говорит? Да...

— Клавденька, — сказала матушка, — они действительно продают лес, и я знаю покупателя, но им надо справиться, надо подождать немного еще.

Тетя Клёдя смотрела с улыбкой на матушку, точно она хотела сейчас встать и расцеловать ее.

— Ты им отсрочь, ну хоть на полгода еще. Они отдадут тебе, я ручаюсь тебе в этом, — сказала матушка.

Но тетя Клёдя вдруг, как бы прислушиваясь к чему-то, насторожила уши, помолчала и, вставая и намереваясь выйти из комнаты, сказала:

— Сейчас.

Мы опять остались одни.

— Напрасно вы начали теперь. Надо было подождать, это надо было вечером уже об этом с ней поговорить.

— Ах, боже мой, вы не знаете моего положения, я с ума скоро сойду, — отвечала ей родственница, и опять глаза у нее наполнились слезами.

Матушка принялась ее утешать, говорила, что на все бог и надо надеяться, что она ее упросит, что она даст отсрочку.

Родственница крепко жала руки матери, смотрела на образ, потом опять на нее, утирала слезы и нервно всхлипывала. Послышались шаги возвращавшейся тети Клёди.

Она вошла улыбающаяся, даже радостная, сияющая, как нам показалось. Думая, вероятно, что это происходит оттого, что Андрюше лучше, что она была у него и убедилась в этом, матушка спросила ее:

— Ну что, Клавденька, лучше ему?

— Я не была у него. У него Агафья-ключница сидит, его нельзя тревожить, ему надо дать успокоиться... — Затем села опять в кресло и добавила: — Марфушку, эту подлую, наконец увезли сейчас в Ивановскую пустошь [24].

— Клавденька! Что ты делаешь? Ну, за что? Она же ведь тебя за отца просила! — воскликнула матушка.

Но тетя Клёдя, ничего не отвечая ей на это, переменила разговор и начала рассказывать, что дождик, ливший сегодня целый день, перестает к вечеру и погода хочет, кажется, разгуляться.