Сергей Терпигорев - Потревоженные тени

Матушка ее спрашивала:

— Глаша, ты когда в монастырь поедешь?

— Думаю, на той неделе.

— А когда, ты говоришь, она скончалась?

— Мать Евфимия-то? Да уж второй месяц!

— Так что Маша, значит, у Досифеи все время и живет?

— Да. Это тоже чудная женщина.

— Досифею-то я знаю, — уверенно ответила матушка.

Они помолчали обе. Я понимал, что они говорили про женский монастырь, который был в соседнем с нами уезде и куда они обе, и матушка и Глаша, и еще другая тетка, Евпраша, ездили иногда говеть. Но кто такая эта Маша, про которую они упоминали? Имена Досифеи и Евфимии, а также и других монахинь тамошних я знал, но ни о какой Маше никогда вместе с ними не упоминалось. И вдруг — Маша...

Как часто это бывает и со взрослыми, ничтожное и, по-видимому, совсем даже постороннее обстоятельство вдруг почему-то обратит на себя внимание и вслед за тем делается целое открытие, которого ранее и не подозревали. Так было и тут. Эта «Маша» вдруг почему-то меня заинтересовала. Я стал прислушиваться к их разговору. Но они говорили уж о чем-то совсем, по-видимому (так мне с первого раза показалось), постороннем — о каких-то планах, предположениях, и, между прочим, о комнатах в пестрядкинском доме, какую из них, ту или эту, отвести для «нее».

— Понимаешь, мне хочется так, — говорила тетя Глаша, — чтобы гувернантки комната была рядом с ее.

— Да, я понимаю, — отвечала ей матушка.

«Кто это «она», «ее», и о какой это гувернантке они говорят? — думал я, ничего не понимая. — И потом, что это такое вообще готовится в пестрядкинском доме у тети Глаши?»

После этого я уж стал совсем внимательно их слушать, ожидая, что будет дальше.

Матушка вздохнула. Обе они некоторое время помолчали. Да, — начала матушка, — я понимаю, конечно, хочется, чтобы она была и образованная и все такое, только...

Она не договорила и замолчала. Тетя Глаша продолжала за нее:

— Вот видишь, если ее так оставить, — во-первых, братец (тетя Глаша так всегда называла покойного дядю Васю, своего брата) желал, чтобы она получила образование — ты ведь это знаешь, — а потом, что же она за госпожа будет для Пестрядки? Ведь выйдет же она замуж...

— Да, это-то так, — соглашалась матушка.

— А тут, по крайней мере, при образовании, не так заметно будет ее происхождение... скроется...

Я сообразил на основании всего этого, что эта «она» — нечто, находящееся в связи с дядей Васей, по крайней мере с памятью о нем.

— Последний раз ты ее когда видела? В прошлом году? — спросила матушка.

— Осенью, нынче осенью. Я ведь осенью была в монастыре.

Матушка вспомнила, что тетя Глаша действительно осенью ездила в монастырь, и она это знала, но как-то вдруг забыла об этом.

— Похожа становится на брата Василия Николаевича? — спросила она.

— Поразительное сходство, — отвечала тетя Глаша, — знаешь, эти глаза, улыбка... Помнишь, как это он, бывало, веселый-веселый, и потом задумается...

— Так что больше на него похожа, а не на мать?

— На него. Авдотья же была ведь совсем светлая блондинка.

— Не помнит она ее?

— Мать? Нет.

— А Василия Николаевича?

— Слабо, но помнит, однако же. Я как-то раз заговорила с ней: помнишь, Маша, говорю, папу своего?..

Матушка в это время перебила ее:

— Ну, зачем ты это делаешь?

— Что? — удивилась тетя Глаша.

— Говоришь, объясняешь ей, кто ее отец.

Тетя Глаша посмотрела на матушку и до того кротко и тихо, любовно ответила ей:

— Ах, кажется, что же это, если у нее и это отнять?

— Да я ничего, я это так, — поправляясь, заговорила матушка. — Рано, мне кажется, только это ей еще объяснять.

— Я ведь ей все: и портрет его и письма его, в которых он о ней пишет, — все ей отдала. Пускай знает, что был человек, который ее любил, для которого она была дороже всего. Что он не успел ее обеспечить, оставить ей состояния, то все это я — это моя уж будет забота, я это сделаю, — не воспользуюсь его имением... но так, чтобы она знала, кто был ее отец и что он любил ее, — это непременно должно сделать... Это я для него уж должна сделать, если не для нее самой...

Тетя Глаша сказала это с таким возбуждением, с таким непреклонным и решительным выражением в лице, что я как взглянул на нее, так и остался, не сводя с нее глаз: до того это было не похоже на нее и невиданно.

Матушка что-то ей ответила в свое оправдание, что она не то совсем хотела ей сказать, что тетя Глаша не так ее поняла, что-то в этом роде; но они обе сейчас же точно вдруг и только теперь меня увидели и заметили, что я их слушал все время, и, как ни в чем не бывало, начали говорить, обращаясь ко мне, какой я чудной, какой у меня уморительный вид, что я, должно быть, спал все время и видел что-нибудь во сне, и проч.

Я молчал, снисходительно, как проникший их тайну, поглядывал на них и думал: «Как же это так не знал я этого раньше?»

Вечером в этот же день, отправляясь спать, я сказал сестре Соне:

— Соня, ты знаешь, у дяди Васи есть дочь.

Соня с удивлением посмотрела на меня.

— Да, — продолжал я, — зовут ее Маша, и ее скоро перевезут в Пестрядку.

— Откуда? Какая дочь? — спросила Соня.

— Дочь дяди Васи, — решительным и уверенным тоном отвечал я ей, — та, которая в монастыре теперь у монахини матери Евфимии живет... Ее скоро возьмут оттуда, и она будет жить в пестрядкинском доме, в угольной, а рядом, в маленькой комнатке, будет жить гувернантка...

Сестра с недоверием посмотрела на меня и покачала головой, дескать, бог знает что ты говоришь...

Вот ты увидишь. Ты не веришь и увидишь.

«Тетя Глаша» прожила после этого у нас недолго и уехала в монастырь говеть — это было постом великим. Почему-то матушка, ездившая тоже туда с нею, не поехала этот раз вместе, а несколько дней спустя. Провожая матушку, мы слышали, отец сказал ей:

— Если поедешь в Пестрядку оттуда, к Глафире Николаевне, то дай знать, пришли нарочного, извести, сколько ты там пробудешь.

— Нет, я едва ли поеду, пускай она пока там устроится, — отвечала ему матушка.

— Ну, уж это ваше дело, только если поедешь — пришли известие.

Мы с сестрой, стоявшие тут же, при этом переглянулись.

— Нет, и даже наверно могу сказать, — продолжала матушка, — что я туда не поеду. Маша, гувернантка — это целая история. Пускай сперва устроятся... Я после поеду их посмотреть... через неделю, через две...

После этого разговора их, слышанного нами обоими, для нас уже не оставалось никакого, малейшего даже, сомнения в том, что предыдущий разговор матушки с тетей Глашей понят мною как следует, то есть что у нее, у тети Глаши, на руках дочь дяди Васи, которая воспитывалась до сих пор в монастыре, а теперь тетя Глаша берет ее оттуда, и она вместе с гувернанткой — вот только с какой? — будет жить у нее в Пестрядке.