Сергей Солоух - Шизгара

- Ты, что ли? - с укоризной непередаваемой обращает Кулинич свой взор на Смура. Видит разорванный мешок и, крякнув, с явным злорадством интересуется: - Чего добился, волк ты, дурило?

И после меланхоличной паузы добавляет:

- Ээ-эх, а я-то думал, она за эти самые билеты всем нам...- и, видно, слово сочтя не вполне выразительным, вставляет красноречивый и яростный жест.

НЕУЮТНАЯ ЖИДКАЯ ЛУНЙОСТЬ

Ну что ж, опыт, кажется, удался, некоторая непоследовательность в изложении, скачкообразный ход часового механизма, неспешное "тик-так" с дефисом двухминутной протяженности и слитный стрекот "тиктиктик" с паузой для вздоха и эффектным (от души, что есть мочи) завершающим "так", все эти манипуляции со временем пошли на пользу нашему повествованию, ибо, достоверности не повредив, скрасили занимательностью путь от полудня к вечеру.

Но если ожидания не обмануты, то не сулит ли нам находок и выгод покушение на вторую незыблемую мировую составляющую - пространство? Why not? В самом деле, не провести ли нам несколько оставшихся до утра часов не в двенадцатом, уже изрядно поднадоевшем, а в новом (старом, оклеенном не солнечным пластиком, а древностью и клопами отдающим дерматином) четвертом вагоне.

Итак, оставшись стоять к паровозу (электровозу) передом. повернемся задом к вагону-ресторану и... И вот уже нашему взору открывается лежащее тело, задранные ноги составляют острый угол с поверхностью стола, а на опрокинутой к потолку физиономии смесь нетерпения, разочарования и тайной надежды.

Штучка, Евгений Анатольевич Агапов, романтичный влюбленный, фигляр и паяц. герой и жертва, один в четырехместном купе, после Казани отданном в его распоряжение всецело и безраздельно (то есть с полками, матрасами и, главное, наплывами то крепчавшим, то слабевшим, но совсем не пропадавшим ни на секунду запахом, болотным всепроникающим душком разлагающегося белка), лежит, стоически в такт курьерскому метроному постукивая о полированное дерево то правой, то левой лопаткой, лежит и ждет.

Естественно, Мару.

Он ждет свою нареченную, которую к отличии от Лысого всплеск социального оптимизма побудил не к одному лишь освежающему ополаскиванию, но и к волшебному преображению посредством вдумчивого и неторопливого макияжа.

Но если бы только тенями и румянами ограничилась беглая вокалистка... ax, знай Евгении, что путь в заведение общественного питания без музыки на колесах лежит через маникюр, он бы, конечно, раньше, куда раньше... А впрочем, к чему лукавство, никакое предчувствие, гениальное предвидение и то спасти его не могло, ибо пригласить возлюбленную отужинать смог он лишь после того, как на подъезде к столице Советской Татарии дверь соседнего купе приоткрылась и Мариночка Доктор, повернув к Евгению, у окна в коридоре покорно пережидавшему сборы своих попутчиков, немного примятое от дорожных неудобств, но, безусловно, при этом (несмотря ни на что) очаровательное и несравненное личико, попросила:

- Женечка, купи на станции лимонада.

Губки обнажили зубки, а милая ручка протянула рублик, белым блеском металла напоминавший о сравнительно недавно отпразднованном пятидесятилетии пролетарской победы над отжившими свое сословиями и классами.

Тут. дорогие, стойкие и терпеливые читатели, будет вовсе не лишним заметить,- мирный тон Мариных слов, улыбка, сопровождавшая их, определенно, означают перемену настроения, долгожданное колебание анероида от гнева к милости, смену, свидетелем каковой уже отчаялся стать наш рыцарь, потерял надежду с той (увы, увы) минуты, как встретил средь шумной сутолоки новосибирского железнодорожного вокзала суженую.

И поделом ему, мерзавцу, вы только подумайте, покуда Мара ради их общего будущего подвергала себя аморальной процедуре искусственного прерывания беременности, он, Штучка, бездумно тратил, мотал, пускал на ветер деньги, остаток реквизированного у Лысого капитала.

Нет, все сбережения токаря завода "Электромашина" он просадить не успел, сусеки не выскреб, но рублей сорок, а может быть, пятьдесят пять (кто спустя все эти годы поручится за точность?) выкинуть коту под хвост умудрился. Во-первых, купил у какого-то проходимца возле музыкального отдела Центрального (на улице Красный проспект) новосибирского универмага немецкую губную гapмошку (в исправном, как ни странно, состоянии) и, во-вторых, конечно же, у какой-то отходняком почти парализованной скотины на привокзальной площади, считая, что по дешевке, пару, всю страну заполнивших, сведших с ума, с рельсов и катушек невероятное количество мальчиков и девочек билетов на заключительный концерт молодежного фестиваля "Московская инициатива".

Признаться, гармошку, дивный аппарат системы "Вермона", Мара еще готова была простить (хотя после неизвестно чьих уст ни за что и никогда бы не дунула в музыкальное нутро), но вот билеты, вернее будет, три бравые, жилистые стые червонца, за них отстегнутые Штучкой, никогда.

Прискорбно, но по коже ее не пробежал электрическим холодок безумного восторга, эмоциональное ее возбужде ние ничего общего не имело с тем переходящим в экстаз недоверием, кое испытал Евгений, потрясающей новостью осчастливленный, между прочим, все тем же продавцом гармошки:

- Чувак, а ты, кстати, слышал... Да, е моё, в газете пишут...

Какие три десятки? Штучка бы пять отдал, шесть, снял бы рубаху с голого тела, штаны с розовой задницы, кеды с натруженных ног.

- Правда?

- Да, ё ж моё, на кой мне тебе вешать?

Короче, столкнувшись через час с очумелым от беспорядочного обмена чуждых телу веществ продавцом уже билетов, Евгений справедливо считал себя Дедом Морозом, Ноэлем, Санта Клаусом, способным бросить к ногам единственной фантастический дар в виде двух мест в сорок седьмом ряду трибуны "А" (существующих, это торопится автор с круглой печатью, имеющихся в наличии и списочном составе).

Но куда там.

- Болван,- сказала Мара,- дебил,- проговорила, не дав Штучке даже эффектно завершить задуманную тираду. Утрата тридцатника (сороковника?) лишила ее остатков хирургом не тронутого самообладания. - Неужели же ты думал...- вздрагивал маленький, к обидам чувствительный носик, но, чу, тут не обывательское жмотство. тут аристократическая ненависть к провинциальному самомнению.- Неужели же ты думал...- вопрошала девушка (и все же отношение к немыслимой сенсации, как к рядовой новости, удивительно).- Неужели же ты думал, что я тебя не проведу на какой угодно концерт бесплатно? И места получу не дальше чем в пятом ряду. Сколько осталось денег? (Нет, все же без горя по утрате не обошлось.)

- Сотня, наверное.

- Давай все сюда.

- А билеты, Мара, я ж уже в кассе стою?

(О, это "уже", "уже стою", о Штучка, он еще надеялся хотя бы на взгляд, на знак. пусть воображаемый, но npизнательности.)