Александр Солженицын - Двести лет вместе (Часть 1 - В дореволюционной России)

Но если пресса имела разные направления, в том числе между либерализмом и социализмом, а среди публицистов по еврейским темам - между сионизмом и автономизмом, то одна позиция в российской прессе устойчиво оставалась нереспектабельной: отношение к властям с пониманием. Уже в 70-е годы "необузданность русской прессы" отмечал не раз Достоевский. По отношению к властям она проявилась даже на совещании 8 марта 1881 у только что воцарившегося Александра III, и не раз потом: журналисты вели себя как самовольные представители общества.

Наполеону приписывают выражение: "Три враждебные газеты опаснее 100 тысяч враждебного войска". Эта фраза стала во многом применимой к русско-японской войне. Русская пресса была откровенно пораженческой в протяжении всей той войны, каждой её битвы. И, ещё важней: она была нескрываемо сочувственной к террору и революции.

Эта пресса, неоглядно развязная в 1905, толковалась в думское время, по словам Витте, как пресса в основном "еврейская" или "полуеврейская"40: точнее, с преобладанием левых или радикальных евреев на ключевых корреспондентских и редакторских постах. В ноябре 1905 Д. И. Пихно, редактор национальной русской газеты "Киевлянин", уже 25 лет на этом посту и изучивший российскую печать, писал: "Еврейство... поставило на карту русской революции огромную ставку... Серьёзное русское общество поняло, что в такие моменты печать сила, но этой силы у него не оказалось, а она оказалась в руках его противников, которые по всей России говорили от его имени и заставляли себя читать, потому что других изданий не было, а в один день их не создашь... и [общество] терялось в массе лжи, в которой не могло разобраться"41.

Л. Тихомиров национального в этом явлении не видел, но в 1910 сделал такие заметки о характере российской прессы: "Хлёсткость на нервы... Односторонность... Не желают приличия, джентльменства... Не знают идеала, понятия о нём не имеют". И воспитанная этой прессой публика "требует бойкости, хулиганства, знаний не может ценить, невежества не замечает"42.

И, совсем с другого политического края, большевицкий публицист (М. Лемке) выразился о качестве этой прессы так: "В нашу пореформенную эпоху идеи стали дешевы, а информация, сенсация и наглое авторитетное невежество заполнили прессу".

Специфичнее, в культуре, горько жаловался в 1909 и Андрей Белый, уж никакой не правый и не "шовинист": "Главарями национальной культуры оказываются чуждые этой культуре люди... Посмотрите списки сотрудников газет и журналов России: кто музыкальные, литературные критики этих журналов? Вы увидите почти сплошь имена евреев; среди критиков этих есть талантливые и чуткие люди, есть немногие среди них, которые понимают задачи национальной культуры, быть может, и глубже русских; но то - исключения. Общая масса еврейских критиков совершенно чужда русскому искусству, пишет на жаргоне эсперанто и терроризирует всякую попытку углубить и обогатить русский язык"43.

В те самые годы предупреждал и дальнозоркий сионист Вл. Жаботинский, жалуясь на "передовые газеты, содержимые на еврейские деньги и переполненные сотрудниками-евреями": "Когда евреи массами кинулись творить русскую политику, мы предсказали им, что ничего доброго отсюда не выйдет ни для русской политики, ни для еврейства"44.

Российская печать сыграла решающую роль в предреволюционном кадетско-интеллигентском штурме на правительство; её настроение, властно им захваченный, выразил депутат Думы А. И. Шингарёв: "Пусть эта власть тонет! Такой власти мы не можем бросить и обрывка верёвки!". К месту здесь упомянуть, что 1-я Дума вставала в память жертв белостокского погрома (не соглашаясь, как мы видели, что то была вооружённая битва анархистов с войсками), 2-я Дума - в честь убитого террористом Иоллоса; но когда Пуришкевич предложил почтить вставанием и память убитых на постах полицейских и солдат - его за то лишили слова и исключили из заседания: разгорячённым парламентариям тогда немыслимым казалось посочувствовать и тем, кто охраняет простой порядок в государстве, необходимый для них же всех, и для общей спокойной жизни.

Верно заключил, но поздно, но в оглядку на прошлое из эмигрантской "Еврейской трибуны" 1923 года, член Союза полноправия А. Кулишер: "В русско-еврейской общественной среде перед революцией действительно были люди и целые группы, деятельность которых характеризовалась... именно отсутствием чувства ответственности за разброд в умах русского еврейства... распространени[е] неопределённого и легкомысленного "революционизма"... Вся суть их политики была в том, чтобы быть левее кого-то другого. Всегда оставаясь в роли безответственных критиков, никогда не идя до конца, они видели своё назначение в том, чтобы говорить: "Мало!"... Эти люди были "демократами"... Но были и демократы в особенности, так и именовавшие себя "Еврейскою демократическою группой", прибавлявшие это прилагательное ко всем неподходящим существительным, сочинявшие невыносимый талмуд демократизма... с целью доказать, что другие недостаточно демократичны... Они создавали вокруг себя безответственное настроение беспочвенного максимализма, отсутствие точного предела в требованиях. Это настроение проявилось с пагубными последствиями в революции"45. Разрушительность, истекавшая от той прессы, действительно была из самых слабых, уязвимых мест государственной России к 1914, к 1917 годам.

Но что же - та "рептильная печать" - то есть ползком перед властями, печать русских националистов? "Русское знамя" Дубровина - говорят, из рук выпадало, до того грубо и бездарно. (А кстати, было запрещено рассылать его в армию, по возражению генералов.) Вероятно, не намного добротней была и "Земщина" - не знаю, не читал обеих. Оскопились, одряхлели и с 1905 потеряли читателей и "Московские Ведомости".

Где же были сильные консервативные, радеющие о русских умы и перья? Почему не создали газет достойного уровня, но противовесных этому разрушительному вихрю?

А - к состязанию с гибкой мыслью и письменностью либеральной и радикальной прессы, столь обязанной в своей энергии и непрерывном развитии сотрудникам-евреям, русские национальные силы, медлительные благорастворённые умы, совершенно не были готовы тогда (и уж тем более сегодня). Вместо них высовывались озлобленные левой печатью, но совершенно топорные перья. Добавим ещё сюда: правые газеты еле-еле существовали финансово. А в газетах, содержимых, как писал Жаботинский, "на еврейские деньги", - прекрасная оплата, уже потому богатый набор перьев, и те газеты, все сплошь, прежде всего: интересны. При всём этом левая печать и Дума требовали закрытия "субсидируемой" печати" - то есть тайно и вяло субсидируемой правительством.