Александр Солженицын - Двести лет вместе (Часть 1 - В дореволюционной России)

Не оспоришь.

Хорошо писать циркуляры в глубинных канцеляриях - а как поёжисто выходить перед разгневанным парламентом. Никуда не денешься, вытащен на трибуну Думы и сам автор циркуляра Кафафов: да циркуляр же, мол, не сопровождался никакими распорядительными действиями, он был направлен не в гущу населения, а к властям на местах, для сведения, а не для принятия мер, - и возбудил страсти лишь после того, как был продан "малодушны[ми]" служащими и оглашён с этой трибуны. Но вот, жалуется Кафафов, почему-то же не оглашены здесь другие секретные циркуляры, наверно тоже известные общественности, например, в мае 1915, он же подписал и такой циркуляр: "Среди некоторой части населения Империи в настоящее время разжигается крайнее озлобление против евреев", и Департамент "просит принять самые решительные меры к недопущению каких-нибудь выступлений в этом направлении", насильственных действий населения против евреев, "самыми решительными мерами пресекать в самом зародыше начавшуюся в некоторых местностях агитацию, не давая ей развиться в погромные вспышки". Или вот, тоже месяц назад, в начале же февраля, распоряжение в Полтаву: усилить осведомлённость, дабы "иметь возможность своевременно предупредить попытку погрома евреев"88.

Почему же, жаловался он, - таких распоряжений разведка общественности не берёт, пусть себе текут в тишине?

Выступая пламенно, Шингарёв, однако, тут же и предупредил, что Дума не должна "дать развиться прениям в этом огромном потоке безбрежного еврейского вопроса". Но - именно это и произошло от оглашения того циркуляра. Да и сам Шингарёв неосторожно толкнул прения к тому, отойдя от защиты евреев и назвав, что изменники-то - именно русские: Сухомлинов, Мясоедов да генерал Григорьев, позорно сдавший Ковенскую крепость89.

А это вызвало свой ответ. Марков ему возразил, что о Сухомлинове он не имеет права высказываться, ибо тот лишь под следствием. (Много цветов успеха сорвал Прогрессивный Блок на Сухомлинове, но к концу уже Временного правительства и сами вынуждены были признать, что - с пустышкой носились, никакой измены не было.) Мясоедов уже был осуждён и повешен (а есть данные, что тоже дутая история), Марков только прибавил, что "Мясоедов был повешен в компании шести... евреев шпионов" (факт не известный мне, Мясоедов был судим в одиночку), и вот, мол, таков процент90.

Среди нескольких пунктов с трудом склеенной в августе 1915 программы Прогрессивного Блока - "автономия Польши" уже звучала призрачно, когда вся Польша отдана немцам; "уравнение крестьян в правах" - не с правительства надо было требовать, Столыпин это уравнение уже давно провёл, а не утверждала его как раз Дума, именно в соревновании с равноправием евреев; итак, "вступление на путь постепенного ослабления ограничений в правах евреев", при всей оглядчивой уклончивости этой формулировки, выступало теперь как главный пункт программы Блока. Депутаты-евреи входили в Прогрессивный Блок91, а в печати на идише оглашали: "Еврейство желает Прогрессивному Блоку счастливого пути!"

И вот теперь, после изнурительных 2-х без малого лет войны, после фронтовых потерь и при кипящем раздражении в тылу, крайне-правые бросали упрёки: "Вы поняли, что перед народом надо разъяснить своё умолчание о немецком засилье, своё умолчание о борьбе с дороговизной и своё излишнее рвение к равноправию евреев". Какие требования "вы предъявляете теперь, во время войны, к правительству, - иначе гоните его вон и только то правительство признаете, которое даст равноправие евреям". Но не "давать же равноправие сейчас, именно теперь, когда все накалены до бешенства против евреев; ведь этим вы наталкиваете на этих несчастных евреев"92.

Против того, что якобы кипит народный гнев, возражает депутат Фридман: "На этом тёмном фоне еврейского гнёта светлым пятном выделяется одно бытовое явление, которое я не могу обойти молчанием: это есть отношение русского населения внутренних губерний к евреям-беженцам, которые прибыли туда". Эти беженцы-евреи "встречают гостеприимство и помощь". Это "залог нашего будущего, залог нашего единения с русским народом". Но настойчиво винит во всех еврейских злоключениях - правительство, и снова до той высоты обвинения, что "погромы никогда не происходили, когда этого не желало правительство". И, через членов Государственной Думы, "я обращаюсь ко всему 170-ти-миллионному населению России... вашими же руками хотят занести нож над еврейским народом в России"93.

На это звучал ответ: да знают ли депутаты Думы настроение страны? "Страна не пишет в еврейских газетах, страна страдает, работает... и бьётся в окопах, вот там страна, а не в еврейских газетах, где сидят незнакомцы, работающие по неизвестным директивам". И уже вплоть до: "Зависимость печати от правительства это есть зло, но есть ещё большее зло: зависимость печати от врагов русского государства"94.

Как и предчувствовал Шингарёв, для либерального думского большинства теперь было бы нежелательно эти прения по еврейскому вопросу продолжать. Но уж как потянули цепь - её не остановишь. И потащился хвост и хвост выступлений на 4 месяца, до полного закрытия осенней сессии, то и дело прорываясь между другими текущими делами.

Нет, обвиняли правые Прогрессивный Блок, в Думе не будет борьбы с дороговизной: "С банками, с синдикатами, стачками промышленников вы бороться не будете, ибо это значило бы, что вы стали бороться с еврейством". А вот, мол, продовольствие Петрограда "сдан[о] был[о] обновленческой управой на откуп двум иудеям - Левенсону и Лесману", Левенсону - снабжение столицы мясом, а Лесману - продовольственные лавки, и он нелегально продавал муку в Финляндию. И ещё много других примеров поставщиков, вздувающих дороговизну95. (Обелять перекупщиков никто из депутатов не взялся.)

А дальше - не могло не докатиться обсуждение и до жгучей во время войны проектной нормы. Как мы видели, она была возобновлена после революции 1905 года, но шаги к ослаблению её начались широким применением практики экстерна за гимназию и разрешением сдавать государственные экзамены евреям-медикам, получившим заграничные дипломы; и с дальнейшими послаблениями - но не отменой - в 1915, когда рухнула черта оседлости. Министр просвещения П. Н. Игнатьев (1915-16), весьма популярный в обществе (и никак не преследуемый после Февраля), ещё ослабил процентную норму в высшие учебные заведения.

И вот, весной 1916, этот вопрос продолжительно зазвучал в прениях ГД. Обсуждается смета министерства народного просвещения, и депутат из Одессы, профессор Новороссийского университета Левашев сообщает, что положение Совета министров 1915 (о приёме вне нормы детей евреев, состоящих в Действующей армии) - министерством просвещения вот произвольно распространено и на детей служащих Земгора, учреждений по эвакуации, госпиталей, а также и на лиц, [ложно] объявляющих себя на иждивении родственника, служащего в армии. И что вот в Новороссийском университете в 1915 на первый курс медицинского факультета принято всего 586 человек - "и из них 391 евреев", то есть две трети, и только одна треть "оста[ё]тся для других народностей"; в Варшавский (Ростов-на-Дону): на юридический факультет принято евреев - 81%, на медицинский - 56%, на физико-математический - 54%96.