Надежда Тэффи - Том 2. Карусель. Дым без огня. Неживой зверь

Как быть?

– Точить ножи, ножницы, бритвы править! – дребезжит за окном.

Мы обе вздрагиваем, и обе так рады, что проснулись, что даже улыбаемся.

– Не хотите ли чаю? – оживленно спрашиваю я. – То есть, я хотела спросить, куда вы, собственно говоря, собираетесь на лето?

– У вас прелестный браслет, – отвечает она мне на оба вопроса сразу.

Господи! Хоть бы еще разок крикнул разносчик. А то опять глаза что-то заволакивает.

– Скажите, – собираю я последние силы, – не знаете ли вы случайно, сколько лет было этой… как ее? Когда она умерла? Этой… как ее… Па… Паповой?

Я хотела спросить про Варю Панину, а вышло почему-то Попова. Но поправляться мне было уже не под силу.

– Какой Поповой? – вдруг проснулась гостья.

– Зина Попова жива!

– Ну, а все-таки, приблизительно? – не уступаю я.

Уж раз начала занимать гостью разговором, так не скоро сдамся.

– Она чудно пела! Все говорили. Голос, как у Цукки! Вы, может быть, хотите чаю?

– Я сама нахожу, что там сыро, но зато дачи довольно дешевые, – ответила она, и правый глаз у нее вдруг закрылся.

Господи! Да она засыпает! Что же мне у нее спросить?

– Послушайте, вы никогда не видали какую-нибудь такую шляпу, которую не носят, – забормотала она и закрыла второй глаз.

Спит! Спит бесповоротно!

И опять сделалась совсем маленькая.

Я привстала, как бы для того, чтобы подвинуть ей вазочку с конфектами, и подтолкнула гостью коленом.

Она вздрогнула и чуть-чуть вскрикнула спросонья. Мне стало совестно. Я села и помолчала немного.

Однако сознание, что я, как хозяйка, должна же что-нибудь у нее спрашивать, не давало мне покоя.

Но что же у нее спросить? Насчет чаю спрашивала, насчет дачи спрашивала. Я долго и мучительно придумывала. Только бы не заснуть! Только бы не заснуть прежде, чем придумаю.

В ушах звенит сладко, тихо. Вытянуть разве ноги. Можно кресло подставить, да лень, и так хорошо. Спят же люди в вагоне и при худших условиях… И куда это мы едем? Может быть стоим на станции?.. Кондуктор! А кондуктор? Третий звонок был? Нужно купить пирожков…

Я вдруг просыпаюсь от острого сознания, что непременно должна что-то спросить у этой женщины, которая, свесив голову набок, сладко похрапывает на моем диване. Должна спросить, иначе все погибло.

Я хватаю ее за руку и диким голосом кричу:

– Как ваша фамилия?

Потом мы обе долго молча смотрит друг на друга, и по выражению ее лица я понимаю, какое у меня самой лицо.

Как хорошо, что все на свете проходит!

Я уж и не говорю о телеграфе и телефоне. Но почта – самая обыкновенная почта, которую вынимают из ящиков в 8 ч. утра, 9 ч. 20 м., 10 ч. и т. д., – разве это не величайшее счастье для человечества?!

Слово «разлука» все более теряет свою жестокую окраску, и скоро ее почти не будет.

Ведь мы и теперь узнаем мысли на расстоянии посредством писем, слышим голос в телефон, и, как говорят, не сегодня-завтра вновь изобретенный особый аппарат даст нам возможность передавать своё изображение на расстоянии.

Мы будем и слышать, и видеть того, кого нет с нами, и останется для нас только одна тоска – тоска о касании.

– Ты здесь?

– Здесь! – говорит знакомый голос и улыбается знакомое лицо.

– Дай мне твою руку!

– Нет, милый друг, это – единственное, чего, пожалуй, никогда не будет.

А пока что – будем благословлять почтовое ведомство, ценою одной семикопеечной марки передающее нам всю душу целиком, со всеми ее извивами и переливами.

Летом все мы разбредаемся в разные стороны, расстаемся со словами:

– Пишите!

– Пишите!

И начинаем писать.

Берем кусочек души, кладем его в конверт, лизнем, заклеим и бросим в пространство. И будет он лететь, пока не упадет в другую душу, – открытую, ждущую.

Разве это не счастье?

Сергей Иванович Черников только что отобедал.

Все лицо его выражает одно впечатление – впечатление, полученное от ботвиньи с лососиной, которое не могли изгладить ни последующие цыплята, ни земляничный пирог – словом, ничто.

Сергей Иванович смотрит на жену, сестру и дочку-семилеточку и видит у всех то же выражение.

– А действительно, она была хороша! – машинально говорит он.

Слово «хороша» напоминает ему Веру Павловну.

– А не черкнуть ли ей пару словечек? А то осенью увидимся – начнутся попреки…

Он встал и пошел в свой кабинет.

– Не беспокойте меня до чаю! Мне нужно позаняться немножко.

Выловил мух из чернильницы и стал писать.

«Тверская губ., усадьба Черниковка. Любимая! Где ты?».

– Гм! Я, положим, знаю, что она в Павловске на даче, но ведь должна же она понять, что каждое письмо требует стиля!

«Любимая! Где ты?

Сейчас глухая ночь. Я один сижу на скале, слушаю глухой прибой волн…»

– Неудобно, что пишу-то из Тверской губернии! Ну, да куда ни шло!

«…прибой волн и спрашиваю у моря: „Море, где моя милая?“ Но море молчит и глухо ревет».

– И действительно, не может же море ответить, что она, мол, в Павловске на даче Чебурякина! Так что выходит вполне естественно.

«…Если бы у меня – увы! – были крылья, я полетел бы к тебе, любимая!»

– Нет, это нехорошо! Это совсем неудачно! Выходит, будто у меня нет денег на железную дорогу!

Нет, так нельзя. Лучше так:

«Если бы у меня были крылья, я бы все время был с тобою…»

– Еще глупее. Точно канарейка! С крыльями и постоянно тут же. Нет. К черту крылья совсем.

«Дорогая! Я так тоскую, что буквально ничего не могу есть…»

– А ботвинья? – уколола вдруг совесть.

Но стиль после краткой борьбы победил ботвинью:

«…а ночью, когда мгновенный сон смежит мои усталые очи, я вижу только тебя, и громкие рыдания потрясают мой организм».

– Ну, кажется, ладно. Какого ей еще рожна?!

Теперь можно и всхрапнуть до чаю.

Вера Павловна с утра была не в духе: тот самый лиф, который еще в прошлое воскресенье так хорошо сидел, сегодня ни за что не хотел застегнуться. Его крючки и петли, точно не желая иметь друг с другом ничего общего, никак не могли преодолеть маленького пространства в какие-нибудь два сантиметра на спине своей хозяйки.

– Ведь не могла же я за одну неделю так растолстеть! – дрожащими губами говорила Вера Павловна. – Неделю назад лиф так хорошо сидел. Верно, просто сел…

– Сидел, сидел, да и сел! – шутил веселый муж Веры Павловны. – Сидел, да и сел! Ха-ха-ха! Вот так чудеса с твоими платьями!

– Это подло с вашей стороны. Сам же виноват: сегодня подавай ему пироги, завтра – пирожки, – ни одна фигура не выдержит.

– А ты не ешь: кто тебя заставляет? Сиди да смотри, как я ем. Другие, может быть, за такое зрелище большие деньги бы заплатили. Ха-ха-ха!

– Я не могу не есть, когда все кругом едят! У меня душа чуткая!