Алексей Пазухин - Купленная невеста

Чижовъ безмолвно пожалъ плечами.

— Подать Капитону Ниловичу его кубокъ! — приказалъ Скосыревъ.

Кубокъ вмѣщалъ въ себѣ три четверти бутылки, и, когда Чижовъ выпивалъ этотъ кубокъ, наполненный дорогимъ душистымъ виномъ, то дѣлался необыкновенно разговорчивъ, веселъ, пѣлъ, декламировалъ, смѣялся, но съ мѣста сойти не могъ: извѣстно, что старыя венгерскія вина дѣйствуютъ на ноги. Его заставляли тогда плясать, танцовать менуэтъ съ хорошенькою Дашей, танцовщицей, и онъ, путаясь ногами и спотыкаясь, падалъ каждую минуту. Пилъ онъ венгерское вино съ наслажденіемъ, дрожалъ даже и захлебывался. Иногда, по знаку Павла Борисовича, вмѣсто вина, въ кубокъ наливали уксусу, и тогда Чижовъ вскакивалъ, бросался на дворецкаго и гонялся за нимъ по комнатамъ, а кто нибудь изъ лакеевъ подставлялъ ему ноги, и онъ летѣлъ на полъ. Эти потѣхи бывали только въ дни большихъ попоекъ; тогда надъ Чижовымъ продѣлывали штуки и почище.

Съ наслажденіемъ выпивъ кубокъ, Чижовъ сдѣлался веселъ, раскраснѣлся.

— Хорошо! — проговорилъ онъ, помахивая рукою.

— А какъ это «на смерть кучера Агаsона», какъ? — смѣясь, спросилъ Павелъ Борисовичъ.

— Ну, что это-съ, это не возвышенное…

— Прочитай, тебѣ говорятъ!

Чижовъ поднялъ глаза, приложилъ руку къ сердцу и продекламировалъ:

— Ха, ха, ха! — засмѣялся Скосыревъ. — Это стихотвореніе онъ, можете себѣ представить, прочиталъ на могилѣ моего умершаго кучера. Когда онъ началъ, вдова кучера заплакала, но когда были произнесы послѣднія слова, вдова бросилась на Купидончика, схватила его за волосы, и бѣднаго декламатора насилу отняли у бабы.

— Не возвышенно-съ, — проговорилъ Чижовъ. — Застольная бесѣда должна быть вѣнчана розами, сопровождаема пѣніемъ и музыкою, особливо ежели предсѣдательствуетъ богиня красоты и граціи, вотъ какъ онѣ.

Чижовъ указалъ на Катерину Андреевну.

— Ты ужь влюбился? — спросилъ Скосыревъ.

— Что-жь, я красоты поклонникъ, но, взирая на нихъ, я ощущаю только хладъ въ моей душѣ.

— Это почему?

— Такъ-съ.

Чижовъ уныло опустилъ голову.

— Намъ на холостомъ положеніи веселѣе было, — продолжалъ онъ. — Пѣніе и танцы, розы и тимпаны, рой веселыхъ красавицъ и звонъ бокаловъ, а теперъ что-же-съ? Теперь пойдетъ не то…

— Ну, безъ нытья! — перебилъ Скосыревъ. — Знаешь, я не люблю, когда ты брюзжать начнешь. Изволь что-нибудь веселое разсказывать.

— Веселое-съ? Могу. Сударыня, вы въ качествѣ чего же вступили въ сей домъ? Ежели невѣстою, то вѣдь у васъ есть супругъ, который можетъ васъ по этапу вернуть, а ежели…

— Вонъ! — крикнулъ Павелъ Борисовичъ, и голосъ его раскатился по всему дому.

Чижовъ съ трудомъ поднялся, пробормоталъ что то и вышелъ изъ столовой при помощи дворецкаго.

— Pardon, — обратился Скосыревъ къ Катеринѣ Андреевнѣ, подымаясь изъ-за стола. — Я сію минуту.

— Вы, конечно, не тронете его? — спросила его молодая женщина. — Онъ такой жалкій, несчастный.

— Конечно, нѣтъ; я только распоряжусь убрать его, а то начнется представленіе, я его знаю.

Павелъ Борисовичъ догналъ Чижова черезъ три комнаты. Дворецкій велъ его, внушительно наставляя и читая ему нотацію.

— Не пристойно, сударь, ведете себя и не умѣете цѣнить благодѣяній, кои вамъ Павелъ Борисовичъ оказываютъ. Есть вы все-таки дворянинъ, а, поведеніе ваше столь непристойно, что подлому человѣку сдѣлались вы подобны за господскимъ столомъ.

— Ну, ну, молчать, хамъ, молчать! — бурлилъ Чижовъ. — Отъ чужихъ женъ не увози, не дѣлай столь низкихъ пассажей…

Скосыревъ схватилъ Чижова за воротникъ и такъ встряхнулъ, что фракъ затрещалъ но всѣмъ швамъ.

— Ты что же это, гадина, вздумалъ? — обратился Павелъ Борисовичъ къ присѣвшему Чижову. — Дерзости дамѣ говорить, гостьѣ моей? Ты что же, хамъ, лакей, который господскаго куска хлѣба жалѣетъ и завидуетъ? Запереть въ хлѣвъ прикажу на хлѣбъ и на воду, въ дерюгу одѣну!.. Не пускать его къ моему столу никогда, а теперь въ холодную на всю ночь!

— Благодѣтель, Павелъ Борисовичъ, прости! — залепеталъ Чижовъ, распуская пьяныя слезы. — Холодно въ чуланѣ то, знобитъ, жестко, а вѣдь я старый ужь человѣкъ, кости у меня ноютъ, мнѣ бы на теплую постельку послѣ обѣда, поспать бы мнѣ…

— Такъ зачѣмъ же ведешь себя такъ? Какъ ты смѣлъ сказать дерзость Катеринѣ Андреевнѣ?

— Съ тоски. Не будетъ намъ такого житья при ней, не будетъ…

— Кому это вамъ?

— Всѣмъ, родненькій, всѣмъ.

— А, это тутъ толки пошли, пересуды, догадки? Всполошилось болото, заквакали всѣ?

— Всѣ, благодѣтель, всѣ, Наташа вонъ плачетъ, рыдаетъ. Дашенька слезы льетъ изъ голубыхъ очей, клюшница мнѣ на завтракъ ватрушечки не дала: не до тебя, говоритъ, горюнъ; теперь бѣглую, говоритъ, жену ублажать да откармливать будемъ…

Павелъ Борисовичъ выпустилъ Чижова и обратился къ дворецкому:

— Унять это болото! Слышишь? Чтобъ я больше подобнаго слова не слыхалъ, рожи постной не видалъ! Отъ клюшницы отобрать ключи и передать Матренѣ и пусть Матрена сію же минуту накажетъ Дашку какъ слѣдуетъ, да сказать и Наташкѣ, что ей то же будетъ, а этого вотъ отправить во флигель и туда носить ему столъ и чай, не выпускать. Тутъ бунтъ какой-то, смотри у меня! Я шкуру со всѣхъ спущу, сошлю всѣхъ!

Павелъ Борисовичъ повторилъ свои приказанія вытянувшемуся въ струнку дворецкому и пошелъ въ столовую.

— Послать ко мнѣ Порфишку, — приказалъ онъ уже на ходу. — Что я его не вижу?

— Онъ запилъ, Павелъ Борисовичъ, и буянитъ. Я распорядился его въ чуланъ запереть.

— Это еще что?

— Да прибылъ мужикъ изъ Чистополья и сказалъ, что сосланную туда Лизавету за Архипку замужъ выдали-съ, а Порфирій располагалъ жениться на ней, давно у нихъ сватанье это шло.

— Ну, ничего, пройдетъ. Не трогай его. Отпустить его въ людскую и присматривать, а пьянствовать можетъ три дня, больше не давать. Ко мнѣ Скворчика послать.

Катерина Андреевна задумчиво обрывала вѣтку винограда и запивала венгерскимъ, когда вернулся Павелъ Борисовичъ. Онъ выслалъ лакеевъ и сѣлъ у ногъ Катерины Андреевны на низенькой скамеечкѣ.

— Ты, конечно, не обидѣласъ на этого пьянаго дурака? — спросилъ онъ, цѣлуя руки молодой женщины. — Извини, что я напоилъ его.

— Ничего, мой милый, мой хорошій. Я ни о чемъ не думаю, кромѣ того, что я твоя, что для меня настало счастье, но я немного боюсь: тутъ у меня много враговъ, недоброжелателей, всѣ на меня, всѣ боятся меня и ненавидятъ.