Михаил Пришвин - Цвет и крест

Радовался, что придумал хорошее название, а ночью красногвардейцы выскребли «волю», и газета вышла «вольная». Кто-то на улице спросил эту «Вольную» как новую, а потом увидел «в борьбе – право» и отказался покупать.

Сила вещей победила, потому нет героев и не за что жизнь свою отдавать тому, кто ищет подвига: не герой действует, а деятель, и лик у него деревянный.

Не нужно забывать никогда, что мы живем не среди партий, а среди сект: такие явления, как пораженчество и большевизм, – результат вероучений.

Газеты наши, как в бурю корабли на море, то покажутся на волнах, то опять скроются, и так, верно, всякое дело, за какое ни возьмись: показался на денек – урвал свое, а там видно будет. И вот уж когда верно, что от сумы и от тюрьмы не отказывайся.

В газетах все еще по привычке ссылаются на обывателя, а нет уже давно ни обывателя, ни героя, какой это обыватель, если про черный день отложить ничего нельзя, и какой это герой, если сила его только в силе вещей.

Получил я из дома сухари из хлеба, который добывал сам своими руками, без работника: сам и пахал, и сеял, и косил. Размочил я сухарь в чаю, стал есть и думаю, что вот сейчас в каком-нибудь особенном значении пройдет пережитое летом. И ничего не прошло, только вспомнилось про овец. Вычистил я раз одно стойло и перегоняю сюда овец из грязного. Стоит у порога чистого стойла овца, подумает что-то и назад, и за ней – шарах! все в грязное стойло. Раз, и два, и три так – измучился вовсе с глупыми овцами, и вдруг с досады хватаю одну овцу, швыряю в новое стойло, и сейчас же все овцы – шарах! в новое стойло. Вспоминаю это и молюсь о человеке:

«Господи, схвати одного и перешвырни, как я передовую овцу, в новое чистое стойло».

В квартире моей живет пожилая женщина страшного вида, губастая, с перекошенным ртом. Революции она совершенно не признает и молится за царя, считая, что он раз жив, значит, царствует. Красногвардейцев она называет «шатия-братия» и считает их изменниками царю. Так прямо им в глаза и говорит на улице, и они ничего: считают за сумасшедшую.

Вчера ей доставили избирательные списки.

– Который, – спрашивает, – за царя?

– У нас, – отвечают, – республика.

– А республика! – расшвыряла списки по комнате.

Сегодня, в день выборов, одумалась, собрала листки и спросила:

– Которые в Бога веруют?

Ей указали на список 12-й, приходских священников. И она пошла голосовать за попов, но мало того, что сама, а еще вывела из богадельни 80 верующих старух и всех научила голосовать за тех, кто в Бога верует.

В большевизме теперь все черносотенство, подонки революции, подонки царизма смешались в одну кучу говна с воткнутым в него флагом интернационала.

Большевизм – это отхожее место самодержавия и революции. Борьба с царизмом начинается подвижниками и кончается преступниками, той шайкой, которая назвалась Исполнительным Комитетом с. р. и с. д.

Народ стал, как разъяренный бык, которого раздразнили красным кумачом и трубными звуками марсельезы, и все-таки я удивляюсь, какой это смиренный народ: как он беззаветно подчинился сидящему на троне князю тьмы Аввадону, и во имя какой-то Аввадоновой правды разрушает свое же добро. Остаюсь с теми вполне, кто считает отличительной чертой народа нашего смирение. Да и не может быть гордости, откуда ей взяться, из чего?

28 ноября

Простой человек захотел купить простую газету (понравилось название), но, разглядев, что в газете напечатано: «В борьбе – право», вернул ее обратно разносчику.

Видел простой человек довольно, какой борьбой и какое создается право. Вот он и сейчас, в день открытия Учредительного собрания (на улице неизвестно: откроется или не откроется) как бы вновь входит под сень надежды: не вывезет ли как-нибудь кривая? Подходит к митингу, прислушивается и вдруг рядом в толпе: бац-бац-бац! из ружья.

– Провокаторы, провокаторы!

И бежит простой люд врассыпную, как распуганное зверье, бежит от кого-то невидимого, страшного, кто в борьбе создает себе право.

«Спаситель скоро придет!» – объявляет афишка Армии Спасения.

И стрельба, и Спаситель, и «в борьбе – право», и Учредительное собрание – где тут во всем разобраться простому человеку!

Я у нашего дворника нарочно для проверки своих настроений спросил, как он думает о всем этом, будет Учредительное собрание или не будет.

– Дай бог, – сказал дворник, – я тоже за старое.

Очевидно, в его представлении Учредительное собрание есть образ старого мира, противоположного тому, что открывает формула: «В борьбе – право!»

Пробую дворнику рассказать об Учредительном собрании, о настоящей борьбе за настоящее право как о творчестве новой жизни, но на слове «новая жизнь» он лишает меня доверия: ему нужно что-нибудь одно: или «в борьбе – право» или «Спаситель скоро придет». Это у него зарублено, думать он не хочет: то, чем душа согревается и освещается, погасло; без веры, надежды и любви всякая душа – темный сарай.

И как нашему дворнику не разувериться: вчера еще на дежурстве у ворот стояла барыня с медной трубой; дворник чай пьет в тепле, а барыня зябнет на морозе; барыня трубит – дворник выходит ворота открывать.

Настоящая социальная революция!

И как же тут не поверить, что добра хотят большевики простому человеку: дворник чай пьет, а барыня трубит на морозе'

Новый социальный строй в нашем доме продолжался около двух недель, теперь не только барыни, но и кавалеры вернулись к своим обычным занятиям, винтовки спрятаны за сундуком в квартире уполномоченного, а труба возвращена в казарму: кавалеры больше не ходят с винтовками, барыни не трубят, а дворник по-прежнему всю ночь стоит у ворот.

Социальная революция кончилась, дворник сочувствует Учредительному собранию.

– Дай бог, – говорит, – чтобы открылось благополучно, я теперь тоже стою за старое.

Напрасно уверяю дворника, что Учредительное собрание принесет новый строй, не верит мне дворник.

– Она – попробовала.

Он это все про барыню.

– Черт ее теперь заставит трубить!

29 ноября

Все еще в газетах употребляют слово «обыватель», хотя его давно уже нет – какой это обыватель, если про черный день ничего отложить не можешь, и вещи обывательские исчезли. И какой тоже герой, если сила его только в силе вещей (прим<���ечание>: бессилие Крыленки при убийстве Духонина).

Футуристы (литературные большевики) очень неглупо написали еще до войны одну пьесу, в которой бунтуют вещи и нет человеческих лиц.

Победила сила вещей, потому нет героев и не за что жизнь свою отдавать тому, кто ищет подвига, не герой действует, а просто деятель, и потому лик у него деревянный.