Александр Башкуев - Призванье варяга (von Benckendorff) (части 1 и 2)

Давайте называть вещи нормальными именами. В грядущей Войне -- ни грана политики. Просто французы, да поляки с испанцами, да итальянцами будут вырезать германские племена, где только смогут. А мы здесь работаем для того, чтобы после нашей Победы немцы смогли звать себя немцами...

Доложу откровенно -- я ненавижу Пруссию и ее гнилую монархию. В иную эпоху, иль иные условия я сама стала бы якобинкою. Но сегодня речь лишь о том, чтоб уцелела Германия с ее культурой, народом, песнями и традицией... А якобинцы, прикрываясь политикой, хотят это все уничтожить во славу галльского петуха!

Так я еще раз вас спрашиваю -- кто из вас якобинец? Кто хочет, чтоб галльский хам ставил свою гильотину на площади Кельна, иль смывал с рук невинную кровь в источниках Бадена, иль ржал над нашим искусством в картинных галереях нашего Дрездена?! Кто из вас якобинец настолько, что желает зла нашей с вами Германии?!"

Давешние бунтовщики, как один, растерялись и сразу усовестились. Кто-то встал было с кресел и с поклонами пошел приложиться к руке моей матушки, но она еще не закончила. Она еле слышно прошелестела:

- "Я ненавижу гадкую Пруссию... Она отняла у меня мою матушку... Я ненавижу Железного Фрица... Это мясник и убийца, у коего руки по локоть в крови... Но в одном я считаю -- он прав. Мы -- немцы и для нас Германия должна быть -- превыше всего!

Ради нашей с вами Германии я готова казнить хоть тысячу мерзких изменников, какими бы видными учеными они ни были... И я казнила бы этого гада еще раз! И десять раз кряду!

Если ты -- немец, не смей работать на врагов нашей Родины! И вы тоже -не смейте! Или и вам тоже -- не поздоровится!

Deutschland -- uber Alles!"

И все давешние бунтовщики вскочили со своих кресел и как по команде стали скандировать:

- "Дойчланд -- юбер -- Аллес! Дойчланд -- юбер -- аллес! Deutschland -uber - Alles!"

Они кричали сие, пока не охрипли. А, охрипнув, стали обниматься все вместе, целоваться и плакать, говоря:

- "Мы спасем нашу Родину! Нету значения якобинцы мы, иль монархисты, когда враг у наших ворот! Германия -- прежде всего!"

С того самого дня любой немец, не желавший работать на благо Победы над лягушами, казнился в Университете без участия моей матушки. А ученые Дерпта поголовно стали "нацистами".

Здесь возникает законный вопрос: кем же была моя матушка? Немкой, или еврейкой? Перед кем она ломала комедию -- перед теми, или другими? Я думаю, что как всякая полукровка -- она была искренна и в том, и в другом случае. Она всегда была немножко еврейкой и ровно столько же немкой. Равно как и я -- в той же мере как немец, так и еврей, или -- латыш.

Я, конечно, меньше ингуш, или, скажем -- швейцарец. Ибо я вырос в немецкой провинции, учился у реббе, а играл с маленькими латышами. И я теперь не могу вычленить одно от другого... Лично мне кажется, что я больше -- немец.

Ибо я могу плакать над строками Гете и Гейне, в то время как творчество евреев не-немецкого корня оставляет меня безучастным, ровно как и -латышская народная песня. И поэтому я больше -- немец.

Матушке в Пруссии шибко внушили, что она ныне -- еврейка. И с той самой поры моя матушка приняла к сердцу боль и обиды любого еврея со всей Европы. Где можно - она помогала деньгами, когда было нужно - она протестовала против убийств и погромов, если возможно -- наши парни из Абвера вывозили несчастных к нам в Ригу.

Вскоре все евреи Европы стали числить ее своею Царицей и в еврейском народе пошел слух, что ее сын должен стать Еврейским Царем и долгожданным Мессией. Все это так.

Но я пару раз замечал, как немного брезгливо она пожимала руки еврейским банкирам и порою шептала мне на ухо:

- "Господи, с какой мразью нам приходится иметь дело! Наворовали денег и думают теперь, что я с ними должна целоваться! А за душою ни Совести и ни Чести!

Господи, почему среди наших братьев нет Благородных?! Наверно, все лучшие наши -- спят вечным сном под стенами Храма, - убитые римлянами... Купила же себе жизнь - одна только мразь... А это -- ее потомство".

Я всегда чувствовал, что в эти минуты в ней говорит немецкая половинка. И чем старше я становился, тем все явственней для меня было видно, что еврейской Крови в моей матушке -- только четверть и не может она бороться с Кровью потомственных лютеран -- гонителей и притеснителей жидовского семени. В конце концов, это стали замечать и раввины -- поэтому-то в 1816 году и начался Исход евреев из Латвии в Северную Америку.

Произошел же Исход оттого, что раввины вдруг поняли, что все годы их бессовестно водили за нос.

Видите ли... Лифляндия -- крохотная страна. Латыши -- малый народ. А немцы -- не слишком-то любят русских. И наоборот.

Я, как потомок Бенкендорфов, и природный вождь латышей, эстонцев и ливов мог стать Царем всей Прибалтики. Но Россия никогда бы не приняла моей Власти, ибо я был -- не русский. Настолько сильно и откровенно нерусский, что -- просто смешно...

Но матушка моя была замужем за Кристофером Бенкендорфом. Незаконным внуком самого Петра Первого. По Крови -- Романовым. И ее сын от такого отца мог бы претендовать на русский престол.

Разумеется, было "проклятие Шеллингов". Но ровно в ту пору юный врач Шимон Боткин (зять моего деда Карла Эйлера) создал теорию о "защитных силах самого организма". По этой теории наше тело само вырабатывает некие вещества, призванные убивать микробы всякой заразы. Иной раз во всем этом что-то сбивается и тогда люди страдают "сенною болезнью", или "проклятием Шеллингов".

Именно Боткину принадлежат слова: "Если пыльца растений вызывает припадок у болеющих "сенною болезнью", почему не предположить, что мужское семя в "проклятии Шеллингов" вызывает подобную же реакцию у больных женщин? На мой вкус -- сие проявления одного и того же расстройства!"

На эту идею его подтолкнул факт, что мы с Доротеей и нашей матушкой страдали "сенною болезнью" в самой жестокой форме. Дело дошло до того, что нас с Дашкою держали в четырех стенах -- от всех взаперти с апреля и по сентябрь. Простой глоток весеннего воздуха, или капля меду с цветочной пыльцой вызывал в нас троих ужасный припадок с багровеньем лица, ужасной одышкой и порою даже -- рвотой, если мед попадал в нашу пищу.

Матушка спасалась от этого платочком, сильно смоченным чередой, да неизменною трубкой. (Она добавляла в табак какие-то травки, спасавшие ее от "сенного удушья".) Нам же она запрещала курить и поэтому летом мы не смели выйти из дому.

После открытия Боткина к матушке пришло несколько видных евреев, которые сказали ей так:

- "Вы можете долго себя обманывать, но истина в том, что ваши старшие дети -- безнадежно больны. В любой день мальчик и девочка могут погибнуть от неудержимой рвоты, или удушья. Да и какая их ждет будущность?

Первенец ваш может рассчитывать лишь на правленье в крохотной убогой Лифляндии, да покорность отсталых и неграмотных латышей. Кто из баронов возьмет в жены вашу дочку -- больную еврейку? Она же кашляет кровью при любом дуновении весеннего ветра! Кому нужна в доме больная невестка?!"