Евгений Салиас - Экзотики

А часовъ въ девять вечера онъ взялъ фіакръ и далъ нумеръ дома въ улицѣ Vivienne, гдѣ жила Діана…

Исторія князя и Діаны была такова, какія повторяются каждый годъ въ Парижѣ съ русскими «boyards et princes», которые влюбляются въ звѣздочекъ театральнаго міра.

Марія Крюшоне была «lancée» княземъ и стала Діаной д'Альбре, имѣла успѣхъ на сценѣ, поклонниковъ и деньги… деньги… Но по отношенію къ нему лично этотъ случай былъ все-таки хотя и вульгарнымъ, но романомъ… Соколинскій, будучи въ гвардіи, сошелся съ двумя женщинами. Съ танцовщицей, которую его товарищи прозвали «вахмистромъ» за ея внѣшность, и затѣмъ съ какой-то поджарой, угрюмой дѣвицей, дочерью мелкаго чиновника изъ таможни.

— Экъ его угоразживаетъ! — шутили товарищи по полку.

Оба эти романа были только нелѣпы и смѣшны.

Встрѣтивъ и увидѣвъ на подмосткахъ молодую Марію Крбшоне, князь будто рѣшилъ отомстить Скритицыной за ея отказъ. Такъ онъ думалъ… Но вскорѣ онъ если не привязался сердечно, то просто сильно влюбился въ красивую, дерзко-умную и хитрую женщину. Актриса до мозга костей, она плохо играла на сценѣ и была выше головой всякой Рашели и Ристори въ жизни. Около полугода прожилъ съ ней князь въ Парижѣ, но это была не жизнь… Онъ кубаремъ или турманомъ вертѣлся. Это была своего рода служба. И много труднѣе, и хлопотливѣе, и даже разорительнѣе военной его службы. Относительно денегъ Діана была бездонной бочкой. Но денегъ князю было не жаль для «такой» да еще обожающей его женщины… Главное, что утомило его — была масса друзей Діаны. Цѣлый полкъ! Цѣлая орава! Легіонъ! Онъ почти ни разу даже не пообѣдалъ эапросто, такъ какъ ежедневно они бывали въ ресторанахъ со всей этой оравой и ежедневно бывали скорѣе пиры, нежели обѣды. Слово «обѣдъ» къ этому сборищу, которое ѣло и пило на счетъ князя, было неподходящее.

При всемъ своемъ добродушіи, князь оглядывался на своихъ convives, друзей Діаны и поклонниковъ, и невольно думалъ:

«Господи, да они не ѣдятъ, они поглощаютъ! Хоть подъ столъ и стулья гляди, — куда это все исчезаетъ»!

И дѣйствительно, поклонники Діаны, приглашаемые ею всякій день въ одинъ изъ самыхъ дорогихъ ресторановъ, поглощали… Что бы ни спрашивалось, что бы ни подавалось на столъ и въ какомъ бы то ни было количествѣ, все это пропадало, и блюда уносились пустыя. Когда бывали въ блюдѣ косточки, то и тѣ, кажется, оставались не въ надлежащемъ количествѣ на тарелкахъ. Самыя мелкія, казалось, тоже исчезали. Вино, разумѣется, лилось «Арагвой и Курой», какъ острили въ полку. Князь платилъ за эти обѣды разъ въ недѣлю по субботамъ и платилъ сумасшедшія деньги.

И этихъ денегъ ему было жаль.

Если бы собрать все то, что было уплачено за эти обѣды, иногда и ужины, то, конечно, можно бы было купить небольшое имѣніе. Но это была все-таки капля въ морѣ сравнительно съ тѣми требованіями, которыя предъявляла Діана.

Наконецъ, за все время ихъ сожительства она пилила — то ласкала, то грозила, то бранилась, то умоляла князя — подарить «deux pendants», — что значило крупныя брилліантовыя серьги. Князь упирался, такъ какъ Діана заявила, что пару серегъ менѣе двадцати-пяти тысячъ франковъ она, конечно, не рѣшится вдѣть въ уши, боясь осрамиться. Она называла другихъ demimondaines, у которыхъ были въ ушахъ серьги въ сто тысячъ и болѣе.

— Да вѣдь ихъ пріятели чуть не Ротшильды! — восклицалъ Соколинскій.

— Ну да, — соглашалась Діана, — за то же я и прошу дешевыя, въ двадцать пять тысячъ.

И только въ концѣ этого круговорота среди Парижа, когда князь рѣшился спастись бѣгствомъ въ Россію, хотя бы на время, онъ купилъ свой отпускъ парой серегъ въ двадцать тысячъ.

Въ сущности отношенія ихъ таковы были, что князь боялся заявить о своемъ намѣреніи ѣхать въ отпускъ. Онъ самъ дивился, насколько боится Діаны, и не зналъ, когда именно, почему и какимъ образомъ попалъ въ полное, безграничное повиновеніе.

И купивъ свой отпускъ этой парой серегъ, онъ, подъ предлогомъ путаницы въ денежныхъ дѣлахъ по имѣніямъ, сѣлъ въ вагонъ поѣзда, мчавшагося въ Кёльнъ, и былъ въ такомъ настроеніи духа, что заговаривалъ со всѣми пассажирами, весело болталъ даже съ кондукторомъ спальнаго вагона.

Пробывъ недолго въ Петербургѣ, Соколинскій уѣхалъ въ Малороссію и оставался въ деревнѣ вплоть до зимы. Когда многіе удивлялись, что онъ засѣлъ въ глуши, добродушный князь объяснялъ:

— Меня, господа, Парижъ и нѣкая Діана такъ охватили, что мнѣ и въ полгода едва отдышаться и оправиться.

И въ немъ не было ни капли преувеличенія. Князь дѣйствительно отдыхалъ. Онъ счастливъ и радъ былъ погулять въ саду и паркѣ или съѣздить верхомъ одинъ, пойти въ лѣсъ или въ болото на охоту одинъ. Главное и доставлявшее ему истинное удовольствіе — было то, что онъ могъ позавтракать и пообѣдать одинъ.

Такъ прошло около четырехъ мѣсяцевъ. Наконецъ, деревенская россійская нирвана глуши заставила себя почувствоваѣ. Князь началъ хандрятъ и скучать. Переписываясь изрѣдка съ Дубовскимъ, зная, что Эми все еще свободна и скучаетъ, по словамъ ея дяди, князь, поколебавшись съ недѣлю, рѣшился и написалъ Скритицыной… Онъ сдѣлалъ ей второе предложеніе.

Письмо Дубовскаго черезъ двѣ недѣли извѣстило его изъ Парижа, что Эми очень благодаритъ за честь и т. д.

Соколинскій пріунылъ окончательно. Затѣмъ онъ началъ-было ухаживать за красивой хохлушкой, дочерью дьякона, но бросилъ… И однажды вдругъ написалъ онъ письмо Діанѣ. Цѣлое нѣжное посланіе… Прошелъ мѣсяцъ, но отвѣта не было. Очевидно, что она шибко «lancée» Соколинскимъ, не нуждалась теперь въ русскомъ «boyard et prince». Красавица кокотка, однажды «пущенная», летитъ вверхъ, какъ ракета, съ трескомъ, все выше и выше, покуда не лопнетъ, т.-е. не умретъ съ голоду въ мансардѣ, разбросавъ лѣвой рукой все, что загребла правой. Или же она, наоборотъ, уйдетъ на покой, постарѣвъ и подурнѣвъ, но съ капиталомъ въ банкирской конторѣ, стало быть, rentière, или съ виллой гдѣ-либо на берегу моря, стало быть и propriétaire, вѣчно крашеная и нарумяненная и вѣкъ свой въ брилліантахъ, а стало быть на виду — «une ancienne». Все зависитъ отъ «человѣчности» натуры. Чѣмъ болѣе подобная женщина «человѣкъ», тѣмъ вѣрнѣе умретъ съ голоду и холоду на чердакѣ.

Когда въ глушь Малороссіи пришло письмо съ французской маркой и князь прочелъ путанное и безграмотное посланіе на двухъ страницахъ маленькаго листка, то сталъ тотчасъ же собираться въ Парижъ. Невѣдомо — какъ и почему, въ князѣ заговорила будто ревность. Изъ нѣсколькихъ строкъ онъ узналъ, что женщина, которую онъ пустилъ въ ходъ, лансировалъ, находится въ дружескихъ отношеніяхъ и на попеченіи милліонера португальца, и что она, конечно, будетъ очень рада, если увидитъ князя у себя въ гостяхъ, но о прошломъ нечего и заикаться, прошлое невозвратимо, и они будутъ лишь de grands amis.