К Столяров - Родовые сны

Русскую классику знал великолепно, наизусть читал многие страницы Л. Н. Толстого и А. П. Чехова. А еще Константин Николаевич преклонялся перед гением Шаляпина. На вопрос, выступает ли он в концерте, неизменно отвечал:

- Выступает только Шаляпин, а я участвую.

В конце 60-х выступления популярных актеров перед огромной аудиторией пользовались бешеным успехом. Хорошо подобранные бригады разъезжали по городам. Помнится, в Алма-Ате номер гостиницы, в котором жил Константин Николаевич, находился под номером другого, очень популярного в те годы ленинградского артиста Сергея Николаевича Филиппова.

На следующие утро Константин Николаевич обратился к товарищу с претензией:

- Сережа, ты всю ночь топал у меня над головой - вот я не выспался. Что случилось?

Оказалось, у Филиппова возникла "жажда", а буфет со спиртным открывался только в восемь утра. Тогда Сорокин объяснил ему, что это дело поправимое и у него давно существует система борьбы с подобным недугом. Надо только все зараннее приготовить, и, если возникнет "синдром жажды",просто протяни руку с кровати и удовлетвори желание.

Следующая ночь прошла без происшествий. А утром Сергей Николаевич с восторгом объявил о своем открытии: раньше он знал только одну систему солнечную; оказывается, есть и такое замечательное явление как "система Сорокина". Однако через два дня раздражающая история с шагами над головой повторилась.

- Что произошло? Почему не пользуешься "системой Сорокина"?

Печальный Филиппов ответил:

- Понимаешь, все шло нормально, по "системе", но жажда была так велика, что запаса не хватило.

Простоватая внешность Сорокина, простонародный, чуть с шепелявинкой выговор часто сбивали с толка собеседников, и горе было тому, кто рисковал соревноваться с ним в эрудиции. Тогда актер становился желчным и безжалостно расправлялся с оппонентом. Одной из страстей Константина Николаевича была новейшая история, и в частности история расстрела царской семьи. Когда отец в 30-е годы учился в студии Дикого, при Доме ученых комендантом был человек, принимавший участие в екатеринбургском расстреле. Его роль в этом деле была не самой важной, но когда он выпивал, то собирал в своей каморке студентов и рассказывал об ужасной трагедии, плакал и говорил, какой он негодяй. Константин Николаевич очень интересовался деталями этой страшной драмы. Он несколько раз расспрашивал отца, а после его смерти часто беседовал на эту тему со мной. У нас было несколько редких по тем временам книг, связанных в какой-то мере с этим событием: "Переписка Николая и Александры Романовых"; "Последние дни Романовых" М. П. Быкова, Свердловск, 1926; "Допрос Колчака. Стенограмма"; "Дни" и "1920 год" В. Шульгина.

Константин Николаевич с огромным уважением брал "изучать" эти запрещенные издания и через несколько дней с благодарностью возвращал, при этом обязательно оборачивал книгу газетной бумагой, во-первых, чтобы не испачкать, а во-вторых - для конспирации. Это была наша тайна!

Наши встречи участились, когда в 60-е годы в Свердловске мне с помощью В. В. Санаева удалось встретиться с Ермаковым - единственным живым тогда исполнителем казни царской семьи. Во время гастролей Всеволод Васильевич заболел, и его положили в обкомовскую больницу. А рядом, в палате старых большевиков, находился П. З. Ермаков, упоминавшийся в книгах о гибели царской семьи.

В больнице этот уже деградировавший тип, кстати, имевший судимость за убийство из "наградного оружия" невиновного человека, выставлял именно себя главным героем расстрела. До этого он много лет рассказывал школьникам о своем "подвиге", и сейчас уже по накатанному сценарию утверждал, что вначале убил царя, а вторым выстрелом прикончил маленькую Анастасию. "Она подушечкой от меня закрылась, а я ее из маузера прямо в лоб..." Я разговаривал в больнице с Ермаковым всего несколько минут, но мои впечатления мы обсуждали с Константином Николаевичем много часов.

У Сорокина была превосходная память, и он знал огромное количество театральных легенд и преданий.

В 30-е годы Киров вручал первые советские награды прославленным артистам Александринского театра. Орден в те годы очень много значил получивший его артист впредь официально именовался "артист-орденоносец", и это давало много благ, в том числе право входить в трамвай с передней площадки. Как обычно, был тщательно составлен список претендентов. Среди них оказался и великий драматический артист Юрий Михайлович Юрьев. Однако в последний момент выяснилось, что он был слишком обласкан "старым режимом". А известен он был как лучший в Петербурге Чацкий, Арбенин, Отелло. Считаться с этим приходилось, и Юрьеву решили вручить более "низкую" награду - орден "Знак почета". Артист возмутился и заявил С. М. Кирову: "Это не орден, это значок. Он мне не нужен!.. Вот государь император наградил меня перстнем с бриллиантом! А значок... да его можно купить в палатке..." Все убеждения в том, что это тоже орден, просто он так называется - "Знак почета", Юрий Михайлович оставил без внимания. Чтобы избежать крупного скандала, вопреки всему, Юрьеву был вручен орден Трудового Красного Знамени.

К. Н. Сорокин вспоминал замечательный юбилей М. Н. Ермоловой и речь о ее жизни и творчестве, с которой выступила коллега и подруга великой актрисы Александра Александровна Яблочкина. Константин Николаевич великолепно воспроизводил интонации голоса Яблочкиной, фрагменты ее выступления. Она говорила: "Ее любили офицеры, генералы...- и, взглянув в сторону президиума, где сидели члены правительства, добавила: - ...и рабочие. Советская власть,- продолжала она,- высоко оценила талант этой великой актрисы и дала ей самую большую комнату в ее собственном особняке..." Заканчивать нужно было обязательной здравицей, что и было исполнено Александрой Александровной: "Да здравствует наше прекрасное правительство и совершенно очаровательный Центральный Комитет!"

Однажды я уговорил Константина Николаевича выступить с шефским концертом в одной из воинских частей. Дело было зимой. Устроители заверяли, что это недалеко от Москвы, и они пришлют за нами теплую легковую машину. Прислали же холодный "газик", а воинская ракетная часть, как оказалось, находилась за 80 километров от города.

Сорокин был одет в легкое пальто, концертный костюм и лакированные ботинки. Первые километры пути он мрачно ругался, свернувшись, по его выражению, "как зародыш", пытаясь согреться, затем обреченно затих. Последние километры до части, через снег, нас тянул трактор.

А в клубе ждали выступление артистов. Полный зал солдат уже полчаса дружно скандировал. "Заботливый" командир извинился за неудобства в пути, предложил коньяка - согреться. Сорокин молча кивнул.