К Столяров - Родовые сны

Сейчас идет разрушение и уничтожение традиций, выработанных народом,это большая беда, и вина в этом не только интеллигенции.

Таков был тон интервью, и, думаю, здесь будет уместно вспомнить слова Станиславского, которыми отец закончил важную для себя журнальную статью:

"Но пусть помнят сейчас, в эту роковую минуту, когда старое уходит, а молодое еще не подросло, что было когда-то великое античное искусство, но традиции его затерялись во времени и само искусство погибло навсегда. Было в Италии знаменитое bel canto1, но секрет потерян, и воскресить его мы не можем.

Берегите же традиции!"

Поняв всю бесплодность своего существования - кому-то где-то доказывать, что не так нужно, что мы идем к пропасти, что нельзя уходить от жизни и переходить к каким-то нечестным, несправедливым схемам в жизни, драматургии, кинематографе, театре,- вот тогда и сказал отец: "Все! Искусства нет".

И он был вынужден искать свой путь через драматургию, через режиссуру, через свою новую философию. Мы учились вместе с Василием Макаровичем Шукшиным. Если перечитать его рассказы, то не встретишь ни горкомов, ни обкомов - не занимали они в произведениях писателя того места, на которое претендовали. И сиюминутной воли правителей, будь то Хрущев или Брежнев,- нет в рассказах. Они существовали отдельно от жизни народного духа. Не было ни моментов застоя, ни еще чего-нибудь подобного, а жил человек с его страстями, с его проблемами. И нас интересуют именно люди.

Поиски новой драматургии, честно отражающей, что происходит в жизни. И здесь возникают ситуации, по драматичности не уступающие прославленной классике. Вот с чем надо было выходить, и это можно было сделать только по другой технологии: если ты напишешь сам или найдешь автора, который сделает сценарий, если сам ты сумеешь это поставить, руководствуясь своим видением - каковой именно ты увидел эту драматургию. Найти изобразительный зрительный ряд, потому что кинематограф - это пластическое искусство. Через зрительный образ надо показать драму, трагедию, которая происходит в человеке. Отец всегда искал драматические начала в любом сценарии, в любом произведении.

Вывернуть свою душу наизнанку - вот в чем суть русской актерской школы. Не тонкое французское мастерство, не изящная игра, как говорят у нас, а именно выявление души, самого сокровенного, что тебя беспокоит. И вот для того, чтобы воплотить свою душу и сердце на экране, отец повернул на другую стезю: он почувствовал необходимость режиссерского осмысления действительности. Режиссерского понимания и воплощения именно актерских качеств, актерских позиций, искренности души через режиссуру.

Другая профессия, другое положение, и это почти недостижимо. Отец, где-то выступая, говорил (по-моему, это была актерская конференция), что вот в президиуме одни режиссеры и ни одного актера. Один человек от актерского клана, и то потому что он Бондарчук. За актеров на актерской конференции выступает режиссер, а что актер? Он что - глухонемой? Он что, не чувствует этого мира, этой жизни? И в этом была обида за свою профессию, где ты являешься просто исполнителем чужой воли, где тебя нанимают и выбрасывают, как ненужную, отслужившую вещь. И на его глазах происходило это "выбрасывание" "ненужных людей", а это были Борис Бабочкин, великий, уникальный трагический артист Николай Симонов, ушедший в забвение Анатолий Кторов. Происходила унификация, уничтожение этой высокой профессии, как он считал, уничижение актера и превращение его просто в формального исполнителя тех или иных заказов. Другими словами это называется - духовная проституция. А может быть, актерская профессия таковой и является изначально, или время такое? Выродилась. Сейчас открыто говорят: она унизительна для мужчины, человек, подчиненный чужой воле,- что может быть трагичнее. Если ты гражданин и обладаешь своей позицией, своим мироощущением - ты не сможешь работать актером. Ты - марионетка! Ты - знак!

И вот состоялось это решение: переход в другое качество, в иную сферу, в иную жизнь.

Но туда не пускали. И не пустили. Много было составлено документов, разослано писем в Госкино, в редактуру, много было походов по начальникам. Унизительные хождения. Отец мне сказал: "Я хожу, как на работу. Главное не включать сердце, иначе оно может просто разорваться от унижений и оскорблений. Ходить, сжав зубы, мужественно, до конца отстаивать свою позицию, добиваться поставленной цели".

Отец был опасен и для ближнего режиссерского клана, который давно уже превратился в исполнителя чужой воли. Он был не нужен и опасен и для руководства Госкино, подспудно, как Борис Андреевич Бабочкин, как великие актеры Симонов, а позднее Николай Черкасов. Да и многие другие наши и мои товарищи, которые переросли сетку, предложенную им. Они не укладывались в чиновничий регламент: каким должен быть исполнитель.

Повторю свою мысль еще раз: не успевший понять своего героя, актер не может разделить сердцем главные социальные идеи наших дней и не затронет сейчас душу современника. Он первый на экране и последний в процессе работы, он готов согласиться на любые условия. Появился актер "мгновенно схватывающий", однако творческий процесс - глубинный. Ловкий сейчас может больше заработать и более желаем кинематографом, чем требовательный,такова структура сегодняшних отношений, и актер, как зеркало, отразил эту систему. И вины его в этом нет - так поставлено дело. Трудовое соглашение актера, по выражению А. В. Баталова на V съезде кинематографистов, "больше всего похоже на сочинение Гашека, потому что ничего подобного в юридическом деле не существует. Например, вы обязаны знать текст и роли, но режиссер может принести другой текст прямо на съемку, за 5 минут до начала смены".

Первый председатель актерской секции Союза кинематографистов М. И. Жаров в 60-х годах говорил, что в актерском договоре записано 32 раза "актер обязан", один раз "актер должен" и ни разу "актер имеет право".

Отец всегда был гражданином своей страны. Он с достоинством представлял свою великую державу за рубежом. И его желание взойти на новую ступень - заняться кинорежиссурой было органичным, естественным. Но некоторые из окружающей влиятельной кинобратии усмотрели в этом нечто совсем иное. Элитарный клан, а попросту говоря, режиссерская групповщина почуяла опасность. Им не нужна была талантливая, хорошо известная и любимая в отечестве личность. Естественно, его попытались блокировать.

У меня навсегда сохранилась в памяти беседа отца с Константином Георгиевичем Паустовским. В неторопливых доiaoieo беседах отец, помню, часто кипятился и переживал. Он говорил: "Надо пойти и сказать тому-то... они неправильно ведут себя... это нужно объяснить, и тогда пойдет, как и должно..." И мудрый Константин Георгиевич, выждав паузу, говорил: "Сере-ежа, Сере-ежа, да не в этом дело, не в этом человеке и даже не в этих людях. Все неправильно та-ам,- говорил он, подчеркивая слово "та-ам" и показывая указательным пальцем вверх.- Та-ам все плохо".