Михаил Пришвин - Том 7. Натаска Ромки. Глаза земли

Причина тоски в явлении невозвратного: могилы не на кладбище, а на улице. В этом чувстве уходящего в могилу времени воспитал Чехов свою поэзию.

Река питается скрытыми родниками: все ею пользуются, а за рекой родники. Так и у писателя пишется. А пишется тем, что у него за душой. И все мы потихоньку спрашиваем: «А что у него за душой?»

Очень часто: писатель блестящий, а за душой ничего. И еще я сравниваю поэзию с невестой, у которой бывало раньше приданое: что за невестой, что за поэзией, что у писателя за душой?

Все знают, что за душой у Пушкина, Лермонтова, Фета, Блока, и все мы знаем тоже поэта, стоит его назвать сейчас, и все скажут в один голос: «Пишет очень легко и забавно, только у него нет ничего за душой».

Можно самому быть пьяницей и вообще с собой можно делать, что только заблагорассудится, но если рядом с этим рождается поэзия, мы прощаем поэту его поведение. Есть поведение, невозможное для поэзии, и есть поведение, как путь в поэзию.

Если бы меня спросили, чем отличается прозаический очерк от поэтического, я ответил бы так: отличается направлением к тому или к другому читателю.

Так вот мои «Адам и Ева» были направлены читателю газеты «Русские ведомости»: тут поэзия подчинена определенным служебным законам.

В поэтическом очерке «Черный Араб» тот же материал был направлен читателю толстого журнала «Русская мысль» под редакцией Брюсова. Тут поэзия не ограничивалась требованиями переселенческой темы «Русских ведомостей» и, без оглядки на какое-либо практическое дело, направлялась прямо к сердцу читателя.

Так что прозаический очерк в моем опыте – это служебный, деловой; поэтический – свободный и, осмелимся сказать, – праздничный.

Но все равно – поэзия или проза, они исходят одинаково от «поэта в душе», и если нет этого центра, то все равно ни стихи, ни очерки литературой не будут.

С большой радостью перечитав теперь, через тридцать восемь лет после первого напечатания, служебный очерк «Адам и Ева» и праздничный «Черный Араб», напечатанные в 1909 году в «Русских ведомостях» и «Русской мысли», я с чистой совестью «поэта в душе» могу теперь ими иллюстрировать свою мысль и, может быть, даже сказать: моя поэзия есть акт моей дружбы с человеком, и в ней мое поведение: пишу – значит, люблю.

В книжном деле вот диво, что чем больше их издают, тем труднее до них добраться читателю. Тут, возможно, происходит то же, что с письмами в начале революции, когда переписка граждан была объявлена бесплатной и марки уничтожены: тогда письма перестали доходить, потому что почтальоны их сваливали, как бесплатные, под мосты.

Так и с книгами происходит что-то в этом роде Книга, как и письма, должна быть оплачена хорошо. Трата денег читателем создает личное усилие на пути к обладанию книгой: пусть потрудится для этого чтения читатель хоть отчасти, как трудился автор, как трудится странник на пути в Мекку свою.

Книга художественная должна быть доступна тем, кто готов за нее жертвовать.

Без философии можно обойтись в жизни. Но без юмора живут только глупые.

Есть мысли и чувства, еще не высказанные человеком. Есть невысказанные, но погребенные под обломком падающего времени, несовременные. Но есть тоже высказанные и пережитые, но встающие из-под всходов нового времени, из-под обломков погребенного, прорастающие. И люди есть, подверженные влиянию тех встающих мыслей и чувств.

Люди эти слепо идут и попадают в нелепое положение и по-разному разрешают трагедию Дон Кихота… Я разрешаю ее на пути поэтическом.

Ветер в спину – и человек сразу глупеет, так сейчас у меня. И я это чувствую по ослаблению участия и внимания к другому человеку. В то же время и совестно, и хочется выдумать компенсацию и противоядие к своему «счастью» и тем самым, может быть, и оправдать его.

Так возникла благотворительность.

Листья на дереве все разные, и в точности ни один не может сложиться с другим, и они все работают. Но мы редко замечаем напряженную работу зеленого вещества хлорофилла под действием солнечных лучей и только любуемся и наслаждаемся красотой дерева.

Но придет время, листики пожелтеют, спадут, потемнеют, потеряют форму и станут сплошной удобрительной массой, и тогда мы говорим не о красоте, а только о пользе удобрения.

Так и мысли человеческие рождаются в голове непременно отдельного человека, живут, восхищают, а потом растворяются в человеке, как удобрение. Добиваются, чтобы наше творчество давало бы прямо навоз для будущего, а мы всеми силами боремся за свою жизнь, чтобы жить и работать, как зеленые листики дерева работают в солнечном свете.

Есть в незримой среде, окружающей каждого, тон времени, и кто слышит его, как будто получает крылья и может лететь и лететь.

Но это не все, что нужно человеку. Человеку нужно слышать тон времени и идти по своей тропе.

Есть книги для всех, и есть книги для каждого. Для всех учебники, хрестоматии, для каждого книга – это зеркало, в которое он смотрится, и сам себя узнает, и познает в истине.

Книга для всех учит нас, как нам надо за правду стоять. Книга для каждого освещает наше личное движение к истине.

Правда требует стойкости: за правду надо стоять или висеть на кресте, к истине человек движется.

Правды надо держаться, – истину надо искать.

Быт есть взаимодействие того, что для всех обязательно и что мы называем правдой, и того, что каждый из нас достигает в поисках истины. Это есть дробь, числителем которой является правда, знаменателем – истина.

Всякий быт включает в свое понятие и время: современный быт.

Наша идея, наше государство живет той личной энергией, которая содержится в каждом из нас как запас, как сокровенное достояние каждого. Моя маленькая обида является ключом к чувству обиды множества людей, слеза моя падает в море слез, несущее на себе корабль нашего будущего.

Приступая к мысли о чем-нибудь, всегда надо помнить, что о том же самом мыслило множество умнейших людей до тебя.

С тех пор как человек начался и мысли его, скопляясь, передавались из поколения в поколение, они составляют огромное культурное наследство.

Но как же среди этого богатства чужих мыслей найти свою мысль и узнать, что эта мысль новая и еще ни у кого не была? Для этого надо понять себя самого как существо еще небывалое, и когда это поймешь, то среди мыслей чужих узнаешь свои небывалые.

Обязанность каждого быть современным, и в этом определяется его «надо».