Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 1

Она прошла… и остановилась.

— Простите мнѣ, Ольга Елпидифоровна! нежданно проговорила она, низко склоняя предъ нею голову.

Ольга вспыхнула вся:

— Что это значитъ?

— Я прошу васъ простить мнѣ, повторила та, — если вы почитаете меня въ чемъ-нибудь виноватою предъ вами.

— Къ чему вдругъ эти объясненія? фыркнула свысока барышня.

— Къ тому, Ольга Елпидифоровна, что мы, вѣроятно, никогда уже болѣе не встрѣтимся съ вами….. на сценѣ — на сценѣ жизни, договорила Надежда Ѳедоровна такимъ разбитымъ и смиреннымъ голосомъ что наша дѣвица уставилась на нее растерянными глазами.

«Что она, проносилось у нея въ головѣ:- рисуется, или въ самомъ дѣлѣ?…»

— Надежда Ѳедоровна, пожалуйте, пожалуйте, публика проситъ! кричалъ, несясь къ ней со всѣхъ ногъ, режиссеръ:- васъ и Гамлета… Пожалуйте!..

— Нѣтъ, нѣтъ, не нужно! я не хочу… не пойду! испуганно отмахивалась она.

— Нельзя-съ, никакъ нельзя, неучтиво противъ публики, пожалуйте! настаивалъ онъ.

— Ступайте, ступайте, Надежда Ѳедоровна, васъ зовутъ, хлопаютъ ужасъ какъ: Гертруду, Гертруду! Гундуровъ безъ васъ выходить не хочетъ… Ступайте! оглушалъ ее съ другой строны крикъ налетѣвшихъ со всѣхъ сторонъ «пулярокъ»…

Къ рампѣ, рука-объ-руку подошли блѣдный какъ полотно Гамлетъ и зелено-желтая подъ своими румянами его мать…

Представленіе съ этой минуты быстро пошло къ концу. Вѣсть что княжна болѣе не появится, что она настолько не хорошо себя чувствуетъ (никому, какъ предвидѣлъ это князь Ларіонъ, въ голову не пришло чтобъ это было съ ея стороны капризомъ), что сцены безумія Офеліи, которыми такъ восхищались наши актеры на репетиціяхъ, должны быть выкинуты, вылила какъ бы цѣлый ушатъ холодной воды на сценическое возбужденіе ихъ. Всѣ какъ бы вдругъ почувствовали что интересъ спектакля теперь изсякъ весь и что его надо поскорѣе кончить.

Положено было вслѣдствіе этого изо всего четвертаго дѣйствія оставить сцену возмущенія, въ которой Лаертъ, во главѣ народа, является требовать мести за смерть отца, и слѣдующее затѣмъ объясненіе съ королемъ. О судьбѣ Офеліи зрители должны были узнать изъ коротенькаго сообщенія Гораціо королевѣ въ началѣ акта о постигшемъ ея безуміи и изъ разказа самой королевы о ея смерти, въ концѣ дѣйствія. Такъ какъ изъ послѣдняго дѣйствія изъята была еще ранѣе сцена на кладбищѣ, составляющая болѣе половины его, то изъ него также уцѣлѣла въ сущности лишь большая сцена поединка, съ предшествующимъ ей разговоромъ Гамлета съ Гораціо и Озрикомъ. Осталось такимъ образомъ спектакля всего на какія-нибудь сорокъ минутъ, включая сюда и перемѣну декораціи между актами.

Чижевскій своею статною наружностью и горячею рѣчью произвелъ въ своей роли Лаерта — одной изъ благодарнѣйшихъ для сколько-нибудь даровитаго женпремьера — надлежащее впечатлѣніе на зрителей и получилъ не мало апплодисментовъ. Пылкая Женни окончательно влюбилась въ него на этотъ вечеръ, и все время, глядя на его оживленное лицо и быстрые каріе глаза, особенно ярко сверкавшіе изъ-подъ надвинутаго на лобъ темносиняго берета съ обматывавшимся кругомъ большимъ бѣлымъ перомъ, говорила себѣ что еслибъ онъ тутъ же послѣ спектакля, въ этомъ костюмѣ, подвелъ ее къ дорожной каретѣ, и сказалъ: «хотите сейчасъ въ Америку?» она бы крошечку прижмурилась, сказала бы «au petit bonheur!» вскочила — и поѣхала бы съ нимъ…

Девять десятыхъ аристократическихъ гостей княгини Аглаи Константиновны, какъ предвидѣлъ это князь Ларіонъ, и не догадались о сдѣланныхъ въ драмѣ урѣзкахъ, но непоявленіе Офеліи въ данную, лихорадочно ожидавшуюся имъ минуту повергло старика смотрителя, а за нимъ всю его учительскую компанію, въ настоящее отчаяніе.

— Милосердые боги, шепталъ старикъ, нещадно теребя дрожащими отъ волненія пальцами свои всклоченные волосы, — кто же имѣлъ жестокость лишить насъ этой божественной сцены, и какъ она сама, эта фея, эта эльфа, этотъ поэтическій сонъ на яву, какъ она рѣшилась отнять у насъ это наслажденіе!.. Господи, да ужь не дай Богъ, не случилось ли чего съ нею? волновался онъ все болѣе и болѣе.

— Вотъ она, вотъ! прошепталъ за нимъ одинъ изъ учителей.

Онъ привскочилъ съ живостью осьмнадцатилѣтняго юноши:

— Гдѣ она? Что вы?

— Въ ложѣ налѣво, вотъ… въ обыкновенномъ платьѣ…

Въ ложу madame Crébillon вошла, дѣйствительно, Лина…

«Дядя правъ, рѣшила она, прійдя въ сознательное состояніе послѣ долгаго забытья, въ которомъ оставили мы ее, — надо имъ показаться, а то подумаютъ, я и Богъ знаетъ какъ нездорова.» И поднявшись съ кушетки она, къ немалому удивленію Глаши, приказала ей собрать всѣ нужныя принадлежности туалета и идти за нею наверхъ въ ея комнату, переодѣваться.

— Готово, все здѣсь, ваше сіятельство, молвила поспѣшно Глаша, указывая на газъ, кисею и живые цвѣты къ ея костюму безумной Офеліи.

— Нѣтъ, нѣтъ, я на сцену ужь болѣе не выйду, оставь платье здѣсь, только цвѣты захвати, отвѣчала она, подавляя вздохъ, — я надѣну то платье которое подарила мнѣ сегодня maman къ вечеру: оно вѣдь у меня тамъ, въ комнатѣ…. Скорѣе, пожалуста, Глаша!

Ей хотѣлось уйти скорѣе, пока всѣ актеры еще на сценѣ; ее мучила мысль что надо было бы съ ними объясниться, просить извиненія за слабость свою, усталость…

Ольга Елпидифорорна, первая, разумѣется, кинувшаяся въ ея уборную по окончаніи 3-го дѣйствія, не застала ея уже тамъ.

Къ слѣдующему антракту княжна была готова, и спустилась въ театръ по большой лѣстницѣ, все такъ же избѣгая встрѣчи съ товарищами своими по представленію.

Князь Ларіонъ, давно и тревожно ожидавшій ее, поспѣшно встала при ея появленіи, предлагая ей знакомъ занять его мѣсто напереди ложи.

— Ахъ нѣтъ, дядя, пожалуста!.. смущенно прошептала она, отступая…

Но ее уже всѣ успѣли замѣтить, всѣ глаза устремились на нее. Княгиня До до, вызвавъ на лицо свое сладчайшую изъ своихъ древнихъ улыбокъ, приподняла высоко руки и усиленно кивая острымъ подбородкомъ заапплодировала ей кончиками пальцевъ. «Офелія, браво!» рявкнулъ напрямикъ, увидавъ это, Сенька Водоводовъ. За нимъ грянула вся остальная публика…

— Это шипы успѣха; нечего дѣлать, подойди Hélène! проговорилъ съ насилованною усмѣшкой князь Ларіонъ, взялъ ее легонько за локоть и подвелъ къ рампѣ ложи.

Она хотѣла остаться еще Офеліей и въ своемъ toilette de soirée. Золотистые волосы ея обвивала, падая сзади длинными концами своими до самаго пояса, та же гирлянда изъ полевыхъ цвѣтовъ, что предназначалась для ея сцены безумія; васильки и маргаритки, нарванные для нея въ полѣ Факирскимъ и Постниковымъ, обильно раскидывали свои синіе и бѣлые лепестки по серебристо-легкой ткани ея парижскаго платья изъ шелковаго газа; она держала въ слегка дрожавшей рукѣ букетъ поднесенный ей утромъ нашими актерами и сохранившійся свѣжимъ подъ мокрымъ платкомъ, которымъ велѣла она тщательно покрыть его Глашѣ тогда же…. Въ этой четыреугольной вызолоченной рамкѣ ложи, отдѣляясь отъ ея темномалиноваго фона свѣтлымъ пятномъ своего воздушнаго облика, со своею тонкою, полу склонившеюся головкой и робкою улыбкой на сомкнутыхъ устахъ, она на всѣхъ произвела впечатлѣніе какого-то очаровательнаго изображенія весны, молодости, поэзіи, — задумчивой и неотразимой поэзіи….