Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 1

— «И въ чью голову ты гнешь, какую стѣну думаешь ты прошибить? укорялъ и наставлялъ онъ Гундурова, — „самъ же себѣ дѣло напортилъ, а теперь думаешь крикомъ поправить! Въ просьбу, въ оффиціальную просьбу ввернулъ „бытъ“ какой-то дурацкій! Какой тамъ бытъ въ Турціи, и кто въ Турцію ѣздитъ путешествовать? Понимаешь-ли ты какъ это могло быть понято?!“ Бѣдный молодой человѣкъ совершенно растерялся, — дядя мрачно намекнулъ ему даже на какую-то черную книгу, въ которую онъ „за невоздержность языка“ будто уже успѣлъ попасть, благодаря чему ученая карьера навсегда-де для него закрыта. „И вѣдь нашелъ же время о какой-то своей славянской наукѣ говорить“, разсуждалъ Петръ Ивановичъ, — „когда еще недавно мятежники Венгерцы своего законнаго государя чуть съ престола не ссадили!“

— То Венгерцы, пробовалъ возражать Гундуровъ, — а Славяне спасли и престолъ и династію Габсбурговъ…

Но Петръ Ивановичъ только руками махалъ. „Поступай ты сюда на службу, — это твое единственное спасеніе!..“ Увы, все то что ни видѣлъ, ни слышалъ Гундуровъ въ Петербургѣ служило ему лишь роковымъ, неотразимымъ подтвержденіемъ доводовъ дяди. „Какая дѣйствительно, нужна имъ, а для насъ какая возможна наука теперь?“ говорилъ онъ себѣ. Онъ вспоминалъ Москву, Грановскаго, лучшихъ тогдашнихъ людей:- „развѣ они не въ опалѣ, не подъ надзоромъ, не заподозрены Богъ знаетъ въ чемъ?.. «Что же однако было ему дѣлать съ собою? Съ отчаянія, и поддаваясь внушеніямъ дяди, онъ поступилъ на службу. Но онъ чуть не-задохся въ невыносимой для него, свѣжаго студента и Москвича, духотѣ Петербургской канцеляріи: и люди, и то что они дѣлали тамъ, было для него глубоко, болѣзненно ненавистно; его тошнило отъ одного вида синихъ обложекъ дѣлъ, изъ которыхъ поручалось ему составить справку; ему до злости противны были желтый ротъ и обглоданныя ногти поручавшаго ему составлять эти справки Владиміра Егоровича Красноглазова, его ближайшаго начальника… Не прошло шести мѣсяцевъ, и Гундуровъ, добывъ себѣ свидѣтельство о болѣзни, подалъ въ отставку и уѣхалъ въ Москву…

Тетки его не было въ городѣ,- она еще въ апрѣлѣ мѣсяцѣ уѣхала въ деревню. Ему нетерпѣливо хотѣлось увидать ее, и онъ тотъ часъ же собрался ѣхать въ Сашино, не повидавшись ни съ кѣмъ изъ московскихъ знакомыхъ. Только Ашанинъ, его пансіонскій товарищъ и большой пріятель, прискакалъ къ нему, узнавъ случайно о его пріѣздѣ.

Ашанинъ, когда-то много обѣщавшій юноша, поступилъ въ университетъ изъ дворянскаго института одновременно съ Гундуровымъ, но на первомъ же курсѣ вышелъ изъ него, чтобы жениться на какой-то перезрѣлой дѣвѣ, которая влюбила его въ себя тѣмъ выраженіемъ съ какимъ пѣла она Варламовскіе романсы, а черезъ два года ревнивыхъ слезъ и супружескихъ бурь отошла въ вѣчность, оставивъ его двадцати лѣтнимъ вдовцемъ и коптителемъ неба. Добрѣйшій сердцемъ и вѣчно увлекающійся, онъ жилъ теперь въ Москвѣ ничего не дѣлая, или, вѣрнѣе, дѣлая много долговъ, въ ожиданіи какого-то никакъ не дававшагося ему наслѣдства, вѣчно томясь своимъ бездѣйствіемъ и вѣчно не находя для себя никакого занятія, и все время остававшееся ему отъ безчисленныхъ любовныхъ похожденій отдавалъ театру и любительскимъ спектаклямъ, въ которыхъ неизмѣнно держалъ амплуа перваго любовника.

Эта страсть еще болѣе чѣмъ пансіонская дружба служила связью между имъ и Гундуровымъ. Не менѣе пылко любилъ и молодой славистъ драмматическое искусство, но разумѣя его и выше, и глубже, и строже, чѣмъ это дѣлалъ Ашанинъ, цѣнившій театральныя произведенія прежде всего со стороны изъ сценической удобоисполняемости. Серьезныя, поглощавшія почти все его время въ университетѣ занятія по его спеціальности, и боязнь повредить скоморошествомъ своей молодой ученой репутаціи заставляли его налагать строгую узду на свои собственныя театральныя хотѣнія; но онъ понималъ Ашанина, онъ не разъ завидовалъ ему, его „безалаберной свободѣ“, при которой онъ, Гундуровъ, „еслибы былъ на его мѣстѣ непремѣнно поставилъ бы на сцену Шиллеровскаго Валленштейна, Шекспировскія драмы!..“ Ашанинъ съ своей стороны находилъ въ этой любви Гундурова къ театру какъ бы оправданіе себѣ, и серьозяо иной разъ послѣ бесѣды съ нимъ возводилъ въ собственныхъ глазахъ свои упражненія перваго любовника на степень дѣйствительнаго дѣла… Онъ при этомъ былъ самаго высокаго понятія о способностяхъ, объ образованности Гундурова, глубоко уважалъ его мнѣніе, и любилъ его отъ всей души.

Онъ тотчасъ же со врожденною ему сообразительностью понялъ что этотъ отказъ Гундурову въ дозволеніи ѣхать за границу, неудавшаяся его попытка найти себѣ другое дѣло, что весь этотъ разгромъ его лучшихъ, чистыхъ, законныхъ желаній припиралъ пріятеля его къ стѣнѣ, оставлялъ его безъ выхода, — но что теперь, сейчасъ, „ничего съ этимъ не подѣлаешь, никакой изводяшей звѣздочки на небѣ не высмотришь.“ Теперь представлялась одна задача: не дать объ этомъ пока думать Гундурову, вызвать его на время изъ подъ гнета впечатлѣній вынесенныхъ имъ изъ Петербурга, — словомъ, говорилъ себѣ Ашанинъ, припоминая чью-то шутовскую выходку: „коли безъ хлѣба, такъ дать хоть маленечко пряничкомъ побаловаться.“ Пряничекъ этотъ тотъ часъ-же представился Ашанину во образѣ любительскаго спектакля, — единственное „балованье себя“ на которое могъ согласиться Гундуровъ, — спектакль гдѣ бы пріятель его могъ сыграть „хорошую“, любезную ему роль, въ которую онъ „ушелъ бы весь, ушелъ это всей этой петербургской мерзости.“ А тутъ и случай выходилъ такой великолѣпный: княгиня Шастунова, съ которою Ашанинъ познакомился зимою, и въ домѣ которой часто бывалъ, затѣвала у себя въ деревнѣ, спектакль, въ которомъ собирались участвовать всѣ почти состоявшіе тогда въ Москвѣ на лице актеры любители. Оказывалось при этомъ что имѣніе Гундурова, куда онъ уѣзжалъ въ тотъ же день, и Сицкое Шастуновыхъ находились въ томъ-же уѣздѣ, въ какихъ нибудь пятнадцати верстахъ разстоянія, что кромѣ того существовали даже старинныя добрыя отношенія между теткою его пріятеля, Софьею Ивановною Переверзиною, и владѣльцами Сицкаго…. „Да это сама благоволящая къ тебѣ судьба такъ удачно устроила, горячо доказывалъ Ашанинъ; вѣдь подумай, Сережа тамъ можно будетъ Гамлета поставить!..“

Онъ попалъ, что говорится, въ самую жилку. Выйти, попробовать себя въ Гамлетѣ,- какъ пламенно мечталъ объ этомъ Гундуровъ въ оны дни! Во всей человѣческой литературѣ онъ не признавалъ ничего выше Гамлета, ни одно великое произведеніе такъ глубоко не „забирало“ его. Онъ зналъ наизусть всю роль датскаго принца и бывало, увлекаясь до слезъ, читалъ ее въ свободныя минуты Ашанину и общему ихъ пансіонскому товарищу, Вальковскому, бѣдному и малообразованному чиновнику какой-то палаты, но который опять таки былъ дорогъ Гундурову вслѣдствіе уже совершенно фанатической любви своей къ сценѣ…

Читать дальше