Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 1

Къ тому же, поддавался молодой человѣкъ на доводы пріятеля, ему теперь дѣйствительно нужно разсѣяться: вѣдь „съума же можно сойти вертясь, какъ бѣлка въ колесѣ, все на той же мысли: что я съ собой буду дѣлать?…“ Гундурову было двадцать два года:- „не пропадать же въ самомъ дѣлѣ!“ подсказывала ему его здоровая, склонная къ энтузіазму натура… Кончилось тѣмъ что онъ принялъ предложеніе Ашанина довести его къ Шастуновымъ въ Сицкое, по дорогѣ къ себѣ въ деревню, гдѣ ждала его тетка, воспитавшая его, и къ которой онъ былъ горячо привязанъ, — „а тамъ увидимъ… смотря какъ… я не отказываюсь, но и…“

Ашанину ничего болѣе не нужно было. Онъ мигомъ собрался, — и друзья наши, пообѣдавъ въ Троицкомъ трактирѣ и выпивъ, по предложенію Ашанина, бутылку шампанскаго „во здравіе искусства,“ выѣхали, не теряя времени, изъ Москвы.

Они теперь были отъ нея уже довольно далеко; солнце быстро склонялось на западъ…

— Эта твоя княгиня, заговорилъ опять Гундуровъ, — вдова, должно быть, князя Михаила Васильевича Шастунова, что посланникомъ гдѣ-то былъ. Онъ вѣдь умеръ?…

— Два года тому назадъ. Онъ оставилъ дочь и сына мальчишку. Они всѣ, съ князь Ларіономъ, жили потомъ въ Италіи, а нынѣшнюю зиму провели въ Москвѣ. Княжнѣ Линѣ минетъ 19-ть лѣтъ; ее вывозили въ свѣтъ зимою, но она, говоритъ, на балахъ скучала. Я имъ и предложилъ „театрикъ,“ какъ выражается Вальковскій….

— Ахъ, что Вальковскій, гдѣ онъ? прервалъ Гундуровъ.

— У нихъ теперь, въ Сицкомъ, — я его познакомилъ, — съ недѣлю какъ туда уѣхалъ съ декораторомъ, полотномъ, красками, и цѣлою библіотекою театральныхъ пьесъ, которыя какъ-то умѣлъ добыть изъ Малаго театра.

— Онъ все тотъ-же?

— Неизмѣненъ! молвилъ, разсмѣявшись красавецъ;- все также грубъ, таже рожа сорокалѣтняго верблюда и кабаній клыкъ со свистомъ, и таже страсть съ этою рожей играть молодыя роли!.. Студента Фортункина мечтаетъ теперь изобразить въ Шилѣ въ мѣшкѣ не утаишь. Можешь себѣ представить какъ милъ будетъ въ этомъ!..

— И ты думаешь, началъ помолчавъ Гундуровъ, — что Гамлета дѣйствительно можно будетъ поставить?…

— Еще бы! Какъ разъ по вкусу хозяйки! Она, видишь ты, непремѣнно хочетъ „что-нибудь классическое, du Molière ou du Shakespeare, говоритъ, все равно, только que ce soit sérieux.“ Она, сказать кстати, молвилъ разсмѣясь Ашанинъ, — княгиня-то Аглая, — глупа какъ курица, а къ тому съ большими претензіями. Ей смерть хочется чтобы принимали ее за прирожденную большую барыню, а, на ея бѣду, рождена она Раскаталова, дочь милліонера-откупщика, и рожденіе-то ея, несмотря что она всегда въ свѣтѣ жила, и даже посланницей была, нѣтъ, нѣтъ, да и скажется… Иной разъ вслѣдствіе этого у князь Ларіона вырываются жесткія слова по ея адресу.

— А что онъ за человѣкъ самъ? спросилъ Гундоровъ, — въ дѣтствѣ онъ мнѣ представлялся всегда какимъ то очень важнымъ и суровымъ…

— Онъ настоящій баринъ, и рѣдко образованный человѣкъ! Онъ, вѣдь ты знаешь, занималъ большіе посты, за границей и здѣсь; долго въ большой силѣ былъ, говорятъ. Два года тому назадъ, въ 48-мъ году, онъ попалъ въ немилость, и вышелъ въ отставку. Въ тоже время умеръ его братъ; онъ уѣхалъ къ его семейству, въ Италію, — и вотъ съ тѣхъ поръ живетъ съ ними Онъ, кажется, княжну очень любитъ, но любезную невѣстушку, видимо, въ душѣ не переноситъ!.. И понятно: его барской брезгливости долженъ быть нестерпимъ этотъ — какъ бы тебѣ сказать? — этотъ душокъ Раскаталовскаго подвала, пробивающій сквозь ея англійскій ess bouquet… Къ тому-же… Они, надо тебѣ сказать, съ братомъ, въ молодости, — тебѣ вѣрно разсказывала Софья Ивановна? — очень сильно прожились… Шли они по службѣ очень быстро, состояли при графѣ Каподистріа, въ дипломатической канцеляріи самого Императора Александра, ѣздили съ нимъ въ путешествія, на конгрессы, — и вездѣ жили барами, игру большую вели… А тутъ еще Байронъ со своею свободою Греціи;- филеллинами они были, жертвовали, говорятъ, на это несмѣтными деньгами… Старикъ отецъ ихъ, Екатерининскій генералъ-аншефъ, другъ князя Потемкина, съ своей стороны счета деньгамъ не зналъ. Словомъ, распорядились они втроемъ такъ прекрасно, что все ихъ Шастуновское княжество съ молотка бы пошло, еслибы князь Михайло, по приказанію отца, не женился на распрекрасной Аглаѣ. Ея милліонами все было выкуплено; но и она, не будь глупа, хотя и была какъ кошка влюблена въ мужа, а это его и князь-Ларіона имѣніе — старикъ князь тутъ-же кстати и померъ — выкупила все на свое имя. Мужъ такимъ образомъ очутился по состоянію въ ея зависимости, а князь Ларіонъ остался бы, почитай, безъ гроша, если бы не наслѣдовалъ полуторы тысячи душъ отъ матери, которая не жила съ его отцемъ и умерла католичкой въ какомъ то монастырѣ въ Римѣ… Князь Михаилѣ жена его, говорятъ, внушала полное отвращеніе, тѣмъ болѣе что она всю жизнь преслѣдовала его своими нѣжностями…. Все одно что меня моя покойница, комически вздохнулъ красавецъ, — съ тою разницею только что моя просто пѣла мнѣ: „люби меня, люби меня!“, а Аглая своему мужу припѣвала еще къ этому: „я любовь твою купила“, и никакъ не хотѣла помириться съ тѣмъ что этотъ купленный ею товаръ никакъ не давался ей въ руки… А князь Михайло былъ, говорятъ, человѣкъ прелестный, необычайно счастливый въ женщинахъ. Аглая бѣсилась, умирала отъ ревности, чуть не по начальству жаловалась, всячески компрометировала своего мужа. Долгое время, говорятъ, супружество ихъ было адъ сущій… Но года за два до смерти онъ вдругъ измѣнился, впалъ въ haute dévotion, какъ это было съ его матерью, и сблизился съ женой христіанскаго смиренія ради…. Ну, съ князь Ларіономъ — другая пѣсня! засмѣялся Ашанинъ;- передъ этимъ сама она должна смиряться…

— Они что-же, въ Москвѣ теперь станутъ жить по зимамъ? заинтересовался Гундуровъ.

— По неволѣ! Княгинѣ-то смерть хочется въ Петербургъ, — да не рѣшается. Князь Ларіонъ ни за какія сокровища не поѣдетъ теперь въ этотъ „ефрейторскій городъ“ — какъ онъ однажды выразился при мнѣ; — ну, а одной ей тамъ поселиться, — не выходитъ! Личныхъ связей у ней никакихъ тамъ, разумѣется; къ тому же съ замужества все за границей жила; кто ее тамъ изъ Петербургскихъ въ Ганноверѣ помнитъ! Богата она очень, могла бы домъ открыть… Но, первое, денегъ она безъ особаго разсчета кидать не любитъ; а затѣмъ, деньгами Петербургъ не удивишь, надо тамъ еще чего-то, — и она это хорошо понимаетъ. Что въ Петербургѣ за открытый домъ, куда Дворъ не ѣздитъ? Ну-съ, а этого она могла бы достигнуть единственно чрезъ князя Ларіона, если бы онъ былъ въ прежнемъ положеніи. Вотъ она и молится о немъ денно и нощно: „пошли ему Господи поменьше гордости, а свыше побольше къ нему милости,“ — и въ ожиданіи исполненія желаній, возитъ скрѣпя сердце дочь въ Московскій свѣтъ, который почитаетъ нестоющимъ вниманія уже потому что „dans tout Moscou, говоритъ она, il n'y a pas l'ombre d'un женихъ pour ma fille…“