Алексей Толстой - Рассказы Ивана Сударева

Тут эти люди, кто по неразумию своему малодушно положил оружие, узнали стыд, и кусок им мешала проглотить злоба. Тут многие, кто покрепче, начали бежать, выбирая время в сумерках, покуда конвоиры не загнали людей в сарай. Так и Андрей Юденков, отстав, будто по нужде, кинулся за спиной конвоира в мелкий ельник и долго полз под выстрелами. Стороной от большака он добрался до села Старая Буда. Так же, как и другие бежавшие, он постучался в незнакомую избу и сказал: "Возьмите в зятья..." По немецкому закону за укрывательство военнопленного полагается повешение. Из избы вышел хромой человек с седой щетиной на заячьей губе: "Нет, боимся, ответил тихо, - проходи, милый". В другую избу его впустили. Пожилая женщина, мывшая в корыте лысого ребенка, подумав, ответила: "Ну что ж, девка у нас есть, ребенок есть - старшей дочери... Пропала у меня доченька-то, немцы угнали в публичный дом... Оставайся, работай в семье".

Таких, как Андрей, зятьков на селе было несколько человек. Они жили в семьях, и с ними делили скудный кусок хлеба из-за одного лишь великого русского милосердия. Присланный немцами нездешний староста Носков, жестокий, но трусливый, не особенно допытывался - подлинные ли это зятья; он глядел лишь за тем, чтобы сдано было оружие, да отбирал именем германского командования теплые вещи, поросят и птицу, что еще не успели взять немецкие солдаты.

Андрей, осмотревшись, начал с этими людьми заговаривать. Все они люто были злы на немцев, но все считали, что наше дело безнадежно проиграно: Москва давно отдана, - об этом сообщили населению бургомистры и старосты, - остатки Красной Армии погибают где-то на Урале...

Андрей с досадой поднял вместе с завязшим топором сучковатое полено, грохнул его, расколол.

Разгоревшимися глазами Василий Васильевич читал строки синенького листка, - в нем сообщалось, что миллионная фашистская армия разгромлена по всему московскому фронту, отступает, бросая танки, артиллерийские парки, машины, и бесчисленными трупами своими устилает дороги и лесные дебри... Это было как нежданное помилование после смертного приговора... Он пошел с Андреем в избу, мимоходом, около печки, взял за плечи, повернул к себе низенькую, полную седую стриженую женщину - свою кормилицу, у которой жил на хуторе под видом племянника, крикнул ей в задрожавшее лицо:

- Капитолина Ивановна, оставьте уныние, заводите блины... Есть колоссальные новости... Жив русский бог! - Прошел за перегородку и у стола вслух прочел еще раз синенький листок... Хлопнул по нему ладонью, захохотал: - А кто в Россию не верил? А! Кто Россию хоронить собрался? Поднялась матушка!..

Андрей тут же рассказал, как давеча услышал гул самолета, выскочил на двор: батюшки - наш! А он уже пролетел, и за ним, как голуби, листочки падают...

- Я за ними бежать, по пузо в снегу, аж пар от меня... Василий Васильевич, это все в корне меняет сущность дела...

- Разумеется, меняет все в корне! - закричал директор школы, сбегал куда-то и положил на стол парабеллум, жирный от масла, и мешочек с патронами. - Сколько я ночей не спал, ждал этого листочка... Все обдумано! Начнем мстить, Андрей...

- Вдвоем-то, с одним пистолетом, а их - две роты, Василий Васильевич...

- С чего-нибудь начинать надо. Первый человек тоже - догадался взять острый камень в руку, а во что развернулось!

- Тогда автоматов не было, Василий Васильевич, каменные топоры да личная храбрость...

- Ага! Личная храбрость! - Он поставил тощий палец перед носом Андрея... Никто никогда таким еще не видел директора школы, - небольшие глаза его сверлили, как буравы, худощавое книжное лицо с козлиной бородкой, разгорелось, оскалилось не то от дикого смеха, не то готовясь укусить. - Мы держим экзамен, великое историческое испытание, - говорил он так, будто перед его пальцем сидела тысяча Андреев. - Пропадет ли Россия под немцем, или пропасть немцу?.. На древних погостах деды наши поднялись из гробов - слушать, что мы ответим. Нам решать!.. Святыни русские, взорванные немцами, размахивают колокольными языками... Набат? Пушкина любишь? Звезда эта горит в твоем сердце? Культуру нашу, честную, мужицкую, мудрую несешь в себе? Все мы виноваты, что мало ее холили, мало ее берегли... Русский человек расточителен... Ничего... Россия - велика, тяжела, вынослива... А знаешь ли ты, какая в русской тишине таится добродетель? Какое милосердие под ситцевым платочком! Какое самоотвержение!

Василий Васильевич выговорил все это, и глаза его помягчели. Зато у Андрея серые, широко расставленные глаза стали холодными и злыми и осунулось моложавое лицо с задорным носом. Василий Васильевич сказал:

- Теперь - конкретно - начинать надо вот с чего: сегодня ночью идем в Старую Буду.

Луна в бледном радужном круге высоко стояла над белыми снегами с густыми кое-где тенями от корявой сосны, от печной трубы, одиноко торчавшей из занесенного пожарища. Василий Васильевич едва поспевал за Андреем, бойко скрипевшим валенками по стеклянной колее. Андрей поднял руку и остановился, - впереди тихо, скучно выла собака. Тогда они свернули по цельному снегу и, тяжело дыша, вышли в село со стороны гумна и стали в тени сарая. Черные окошечки в избах корявились от лунного света. Вдалеке чихал и выстреливал грузовик, доносились отрывистые, не наши голоса.

- Фрицы консервы и водку привезли, подождем, - сказал Андрей.

Когда на улице успокоилось, Андрей перемахнул через забор.

- Давайте за мной смелее, - и за руку перетащил во двор Василия Васильевича, путавшегося в шубе.

Они постучались на крылечке. Андрей крикнул:

- Староста, к тебе господа офицеры.

И когда в сенях заскрипели морозными досками, Василий Васильевич сказал по-немецки:

- Выходите, вы мне нужны.

- Сейчас, сейчас, господа, минуточку, - торопливо зашептали из сеней, отодвигая задвижку. Дверь приоткрылась, и в лунный свет из черной щели потянулось умильное, с острым носом, рябоватое лицо.

Андрей кинулся на дверь, ввалился в сени, и там началась возня. Василий Васильевич не сразу мог разобраться в обстановке, - у его ног сопели, хрипели, катались... Все же различил, что наверху сидит староста, двигая лопатками, и он револьвером ударил по затылку этого умильного человека...

- О-о-о-о-х, - протянул староста, - о-о-о-о-х, сволочи...

В жарко натопленной комнате, едва освещенной привернутой лампой, окошки были закрыты ставнями, над клеенчатым диваном, с которого несколько минут тому назад соскочил староста, откинув бараний тулуп и уронив на пол грязную ситцевую подушку, была приколота открытка - Гитлер в морской форме. На голом столе рядом с пузырьком чернил и раскрытой конторской книгой лежал новенький автомат, - то, за чем они сюда пришли.

- Теперь ты согласен, что мы уже неплохо вооружены? - спросил Василий Васильевич с усмешкой, сдвинувшей набок его бородку. - Бери автомат, я возьму книгу, идем к Леньке Власову.