Нодар Думбадзе - Белые флаги

– Боже мой, с ума меня сведет этот интеллектуал! – воскликнул Гамцемлидзе.

– Извиняюсь, что значит "интеллектуал"? – искренне поинтересовался Тигран.

– Болван! – проговорил Гамцемлидзе и отвернулся к стене.

– Болван – твой отец! – уточнил Тигран.

– Оставь его, Тигран, с дурака и спрос мал! – вмешался Лимон.

– Товарищ Девдариани! Я настоятельно требую, чтоб вы перестали выражаться в мой адрес! – вспылил Гамцемлидзе.

– А пошел ты к… политикан несчастный!

– Не запугивайте, пожалуйста, меня! Здесь вам не пройдет воровская диктатура! – продолжал кипятиться Гамцемлидзе.

– Но и крестьянская диктатура тоже! – приподнялся на нарах Девдариани.

– Замолчи, Гамцемлидзе, знаешь ведь – тюрьма принадлежит ворам! прикрикнул Чейшвили. – Не так ли, Чичико?

– Так, так, дорогой! И пусть себе принадлежит на здоровье!

В камере наступила тишина. Все сидели, уткнувшись лицом в книгу. Но бог ведает, читали они или каждый думал о своем? По-моему, никто, кроме Исидора, не читал – за целый час, кроме как с его места, я ни разу не услышал шелеста перелистываемых страниц. Исидор лежал на спине и рукой отгонял дым от папироски Чейшвили.

Странно… Вот уже несколько месяцев мы живем в одной камере. Казалось бы, мы знаем все о каждом из нас. Казалось бы, мы откровенны между собой. И все же как мы далеки друг от друга! И эта отдаленность мне напоминает линию горизонта: ты будто приближаешься к ней, а она отодвигается от тебя.

Заключенные ведут себя по-разному. Один похож на тюленя – гладок, увертлив. Другой – как рыба: думаешь, он уже у тебя в руках, ан нет! Глядишь, выскочил, ушел… Этот – как волк: затаил в сердце злобу и молчит. Тот, словно змея, боится, как бы кто не раздавил, и поэтому держит наготове ядовитое жало. А иной, напуганный и затравленный, как молодая косуля, боится всех и всего. Им некуда деться, негде укрыться, вот они и вынуждены прикидываться: кто тюленем, кто волком, кто рыбой, кто змеей… А есть и открытые, бесшабашные натуры, – такой весь перед тобой, душа нараспашку. Он уже свыкся со своим положением и теперь ждет чего-то, что вот-вот должно произойти. Что именно и когда именно, – этого в тюрьме никто не знает. Но в один прекрасный день это "что-то" все же наступает. Оно нарекает все своим именем. Оно воздает каждому по заслугам. Оно отмеряет и отвешивает причитающееся всем с точностью до золотника. Это "что-то" одни из заключенных называют Богом, другие – Судьбой, третьи Справедливостью…

Я тоже заключенный, и я также жду свершения этой справедливости. Жду, когда раскроется дверь, появится Она, возложит на моё плечо свою праведную руку и скажет:

– Заза Накашидзе, встань и следуй со мной!

– Гамцемлидзе, получи обвинительное заключение! – объявил надзиратель и протянул внезапно побледневшему Гамцемлидзе несколько сложенных вдвое листов бумаги.

Гамцемлидзе взял дрожащей рукой бумаги, обвел камеру испуганными глазами, торопливо сунул заключение в карман и сел. Надзиратель ушел.

В камере послышался глухой ропот, потом наступила мертвая тишина. Происходило нечто из ряда вон выходящее. Согласно неписаному закону тюрьмы, каждый заключенный обязан вручить старосте камеры обвинительное заключение для всеобщего оглашения – люди хотят знать, с кем их свела судьба, за какие преступления арестован каждый их сосед по камере. Гамцемлидзе нарушил этот оберегаемый свято порядок!..

Напряжение в камере нарастало. Казалось, в ней даже стало жарче… Наши натянутые до предела нервы словно сплелись невидимыми нитями в один общий нерв, и стоило одному из нас неосторожно потянуть за свою нить, как… Первым коснулся этого общего нерва Гоголь. Коснулся осторожно, чуть дотронувшись пальцем, ибо Гоголь был старостой и хорошо знал, к чему ведет в камере малейшая неосмотрительность.

– Гамцемлидзе, ты, конечно… того… не обижайся… Но не кажется ли тебе, что ты повел себя не совсем правильно? – спросил он, обратившись к Гамцемлидзе.

– Чем неправильно, товарищ староста? – удивленным тоном спросил тот.

– А вот чем: мы все здесь пользуемся одинаковыми правами… – Гоголь сделал паузу и покосился на Девдариани. – Все, кроме воров… И ты, например, знаешь, за что сидит каждый из нас… – Гоголь сделал ещё одну паузу и перевел взгляд на Тиграна. Гулоян и Девдариани лежали на нарах, не вмешиваясь в дело. – Вот я и говорю, ты знаешь про нас все, поэтому разреши и нам поинтересоваться, кто ты, в конце концов, и в чем ты обвиняешься?

– Не понимаю, что вам от меня нужно? – нервозно переспросил Гамцемлидзе.

– Передай обвинительное заключение старосте. Так принято, – сказал Шошиа.

– Какое ещё обвинительное заключение! Это ещё вопрос – кто здесь обвинитель и кто обвиняемый, кто виновный и кто безвинный! – закричал Гамцемлидзе.

– Прочти нам обвинительное заключение! – спокойно, но твердо потребовал Шошиа.

– Что значит заключение?! – не сдавался Гамцемлидзе. – Здесь могли написать тысячу глупостей. Вот ты! – обратился он к Гулояну. – Ты обвиняешься в убийстве. Разве ты убил человека?

Гулоян смущенно отвернулся.

– Убил! – ответил за него Девдариани.

– Это правда? – спросил. Гамцемлидзе Тиграна.

Тот опустил голову.

– Ты брал взятки? – повернулся Гамцемлидзе к Мебуришвили.

– Смотря как понимать взятку… – ушел от ответа Мебуришвили.

– А ты, Чейшвили? – не сдавался Гамцемлидзе.

– Послушай, Гамцемлидзе! – сказал Девдариани. – Из всех нас только два человека не убивали, не воровали, взяток не брали и вообще ни в чем не виновны – это уважаемый Исидор и Заза Накашидзе. Ну-ка, кто осмелился сказать, что это не так?

– Я, я невиновен! – взвизгнул Гамцемлидзе.

– А нам об этом неизвестно… – сказал Лимон. – Отдай заключение старосте!

– Никому я ничего не отдам! Нет у меня никакого старосты! Я сам себе староста! Я не папуас, в вождях и предводителях не нуждаюсь! Это тирания какая-то! А ты, – он повернулся к Лимону, – ты, пожалуйста, не пугай меня! "Я поклялся всегда быть злейшим врагом всякого проявления тирании гад человеческим разумом!" – так сказал Джефферсон [36] Джефферсон Томас (1743–1826) – американский государственный деятель, философ, автор проекта "Декларации независимости", провозгласившей независимость Соединенных Штатов Америки (1776 г.). , отец американской Декларации свободы! И я повторяю его слова!

Лимон не ответил.

– Отнять у него заключение, и все тут! – предложил Чичико.

Гамцемлидзе выхватил из кармана бумаги, смял их и бросился к параше. Но было уже поздно. Чейшвили и Гулоян схватили его. Гамцемлидзе был пригвожден к стене, словно распятый Христос.

Гоголь подобрал рассыпавшиеся по полу листки, взобрался на верхние нары и приготовился к чтению обвинительного заключения.