Нодар Думбадзе - Белые флаги

– Гоголь, – обратился надзиратель к старосте, и нижняя челюсть его задрожала, – чего он хочет?

– Похоже, что путевку на двадцать четыре дня в Лебарде [14] Лебарде – курорт в Западной Грузии. !

– Бесплатную? – спросил надзиратель.

– Бесплатную! – улыбнулся Чичико.

– Скажи ему, пусть сядет, пока я не сошел с ума!

– Я сяду, уважаемый, когда мне объяснят, почему, несмотря на мои настоятельные просьбы, я до сих пор не получил седьмой том Чернышевского! – заявил Гамцемлидзе.

– И этот человек должен сидеть в тюрьме?! – воскликнул Тигран Гулоян.

– Садитесь, Чернышевский! – распорядился Гоголь. – Теперь твоя очередь, Чейшвили!

Чейшвили встал.

– Начать с моих личных претензий, а потом доложить о претензиях всей камеры, или прикажете говорить вперемежку обо всем? – спросил он надзирателя.

Тот пожал плечами.

– Валяй все сразу! – подзадорил я Чейшвили.

– Значит, так. Первое. Нас едят клопы! Второе. Вместо чая нас поят водой! Третье. Вместо пищи нас кормят силосом! Четвертое. Одним лезвием бреют десять человек. Пятое. Нам не дают периодической печати! Шестое. Мы лишены политической литературы! Седьмое. Лично мне не хватает хлеба!

– Его не водят на экскурсии!

– Зарплата у него низкая!

– Обувь жмет!

– И жена его – проститутка!

– Поведение моей жены никого не касается! – ограничился Чейшвили общим заявлением, не смея вступать в спор с Девдариани.

– Тигран, спроси-ка его, почему он не платит алиментов? – обратился Девдариани к Гулояну.

– Слышишь, почему ты не платишь жене алименты? – спросил Тигран.

– Потому что, во-первых, рождение моих детей не совпадает с… э-э… с моими подсчетами, а во-вторых, они не похожи на меня.

– Тигран, – продолжал Девдариани, – скажи этому болвану, что, если ему суждено выйти отсюда, пусть трижды на коленях обойдет Светицховели и поблагодарит бога за то, что дети его не похожи на своего отца!

– Слышишь? Трижды на коленях обойдешь Сиони [15] Сиони – храм в Тбилиси. !

– Не Сиони, а Светицховели!

– Не все ли равно, Лимон-джан?

– Как все равно, когда Светицховели – во Мцхете, а Сиони – в Тбилиси?!

– Ну и что?

– Как ну и что? Билет до Мцхеты денег стоит, а он даже собственным детям не платит алиментов!

В камере поднялся хохот.

Надзиратель, поняв, что его разыгрывают, закрыл папку и выскочил из камеры, сильно хлопнув дверью. Мы продолжали смеяться. Вдруг приоткрылась форточка и показалось раскрасневшееся лицо надзирателя.

– Завтра останетесь без прогулки!

– Подумаешь, тоже мне прогулка по Головинскому [16] Головинский проспект – старое название проспекта им. Руставели в Тбилиси. ! Проваливай отсюда, мать твою!.. – крикнул Гулоян.

Форточка захлопнулась.

Был в детстве со мной случай, так сильно потрясший меня, что до сих пор при одном воспоминании о нем я обливаюсь холодным потом.

Не помню точно, сколько мне было тогда лет. Мать повела меня в зоопарк. Сперва я катался в коляске, запряженной пони, потом мы направились к обезьянам.

– Смотри, как она похожа на тебя! – сказала с улыбкой мать, показывая на маленькую смешную макаку. Я был очень этим доволен и на радостях отдал мартышке все свои конфеты.

Потом мы пошли к медведям. Здесь было очень много детей, и мне ничего не было видно. Тогда мать взяла меня на руки.

Я глянул на медведей, и мне думалось, что они больше похожи на людей, чем обезьяны, – они стояли на двух ногах, не имели хвостов и пили лимонад из бутылки точно так, как беспалый нищий перед нашим домом.

Потом я долго соревновался с цаплей, стоявшей на одной ноге, и, конечно, победила цапля.

А потом я увидел тура. Он застыл, словно каменное изваяние, на краю искусственной скалы, и трудно было поверить, что это живое существо.

– Э-ге-ге-е!.. – крикнул я и запустил в тура камень.

Камень упал в двух шагах от него и покатился по скале. Тур не шелохнулся, как говорится, не моргнул глазом… Задумчивый его взор был устремлен к синевшим вдали Кавказским горам.

– Мама, почему он не двигается?

– Думает, сынок… Пойдем поскорей, через десять минут закроют!

Не поняв, о чем говорила мать, я вприпрыжку последовал за ней. Мы подошли к одноэтажному зданию. Мать приоткрыла дверь с тугой пружиной и пропустила меня вперед. Мы оказались в огромном помещении, уставленном металлическими клетками. В нос ударило тлетворным запахом падали. Это был страшный, неведомый для меня мир: огромные гривастые львы лениво поводили глазами, медленно, тяжело вышагивали вдоль клеток полосатые тигры, беспокойно бегали и кидались к решеткам леопарды и пантеры…

Кроме нас, в зале не было никого. В дальнем углу помещения женщина в грязном синем халате подметала клетку льва и громко выговаривала ему за грязь и плохое поведение.

Меня стал пробирать страх. Этот огромный зал напоминал темницу, куда бросили побежденных в кровопролитном бою и захваченных в плен полководцев и придворных какого-то неведомого грозного повелителя. И вот теперь пленники сидели в железных клетках. Некоторые из них, ещё не привыкнув к неволе, с остервенением пытались разбить ненавистные решетки; другие, затаившись, строили планы побега; иные же, свыкнувшись со своей печальной участью, покорно ожидали приговора судьбы.

Внезапно наступила тишина. Навострив уши, звери, словно по команде, уставились в одну точку. Распахнулись тяжелые двери, и в зал вкатились две тачки, груженные мясом.

– Уа-а-а! – завыли звери.

– Зр-р-р! – задрожали железные клетки.

– Мама-а-а! – заревел я и уткнулся лицом в материнское платье, спасаясь от надвигавшегося со всех сторон воя и грохота.

До меня донесся успокоительный голос матери:

– Не бойся, сынок! Не бойся, маленький!

И следом грозный крик женщины в синем халате:

– Ты что, читать не умеешь, дура несчастная? Висит ведь табличка на дверях: с часу До двух – обеденный перерыв! А ну, быстро уводи мальчика, пока он не умер со страха!

И снова – извиняющийся голос матери:

– Уходим, родная, уходим! Простите ради бога!..

Чувство, подобное испытанному тогда в зоопарке, овладело мной, когда надзиратель открыл дверь и впустил меня в камеру.

С минуту я стоял молча, прислонившись спиной к двери, потом бросил на цементный пол свою котомку и присел на неё.

Люди, сидевшие на нарах, взирали на меня с нескрываемым любопытством. "Наверное, надо встать и поздороваться с ними", – подумал я, но не сдвинулся с места.

– Остался ещё кто-нибудь на воле? – услышал я чей-то голос, и тут же камера взорвалась хохотом. Я не понял, к кому был обращен этот вопрос, но все же вежливо улыбнулся.

Наступила тишина.