Роман Антропов - Герцогиня и «конюх»

Какой-то особенно противный, удушливо-сладкий запах распространился по комнате.

– Я думал, что пахнуть будет хуже! – воскликнул один офицер.

– Действительно, карболка благоухает куда ядовитее!

– А это что же за средство, доктор? – вмешался третий офицер.

– Новое средство, господа, – усмехнулся Бирон. – А теперь посидите спокойно… так полагается! – предложил Бирон, а сам незаметно всунул себе в обе ноздри куски ваты…

– Ах! – послышался испуганный голос одного из офицеров. – Что это со мной? Мне дурно!.. Голова кружится.

Он хотел вскочить, но не мог – точно какая-то непреодолимая сила властно парализовала его ноги. Он хотел крикнуть – но не мог: голоса не было.

– Что… что с тоб… с тобой?.. – попытался подняться другой, чтобы прийти на помощь товарищу, но, едва приподнявшись, он так же бессильно опустился на стул, причем его глаза сомкнулись, а по всему телу пробежали судороги.

Часовой как стоял, так и свалился на пол.

Путь был свободен. Бирон помчался к своей Анне Ивановне.

После чудесного появления несчастной баронессы Клюгенау в замке старых Кетлеров герцогиня Курляндская совсем преобразилась. Изнывавшая дотоле от скуки, так как с ней не было Бирона и «иного какого развлечения», Анна Иоанновна вдруг нашла живой предмет, на который могла изливать избыток «нежности» своей души, отравленной желчью, или – как она любила выражаться – «печеночной горечью». Она окружила Клюгенау самым внимательным уходом, в котором та уже, собственно говоря, и мало нуждалась, так как находилась в последнем градусе скоротечной горловой чахотки.

Неизвестно, что заставило ожесточившуюся Анну Иоанновну столь милосердно отнестись к своей сопернице, но она поместила ее рядом со своей спальней и находилась при ней безотлучно.

Доктор ее светлости два раза навещал страдалицу. Он первый и признал в таинственной гостье замка блестящую баронессу Эльзу фон Клюгенау.

– Как?! – отскочил он от ее кровати. – Это вы, баронесса?

– Да, я… Но ради Бога, тише, доктор!.. Здесь никто не должен знать, что эта умирающая женщина – изгнанная и сосланная гофмейстерина.

Слезы выступили на глазах доктора.

– О, бедная, бедная баронесса! Что они сделали с вами!.. – невольно вырвалось у добряка. – Какое варварство!..

Клюгенау попыталась было ответить что-то, но не могла: припадок страшного кашля потряс ее грудь, плечи.

– Я скоро умру, доктор? – спросила она, отдышавшись.

Доктор отвернулся и пробормотал:

– Бросьте думать об этом, баронесса! Я вылечу вас, поставлю на ноги…

Печальная улыбка тронула бескровные губы умиравшей.

– Не надо утешений, мой добрый доктор! – сказала она. – После того, что я перенесла, смерть для меня – улыбка счастья.

В эту минуту в комнату вошла Анна Иоанновна.

– Ну что, доктор? Как поживает наша больная? – громко спросила она.

Она только что отобедала и потому была весьма изрядно возбуждена. Привыкшая и всегда пить довольно неумеренно, Анна Иоанновна на этот раз постаралась особенно. От нее несло запахом вина и ее излюбленными духами (мускусом). Своей огромной, пышной фигурой она заполнила пространство небольшой комнаты.

– Эта почтенная дама очень серьезно больна, ваша светлость, – угрюмо ответил доктор.

– Это не прилипчиво? – опасливо спросила будущая императрица.

– Нет, не беспокойтесь: вашему драгоценному здоровью не угрожает ни малейшая опасность.

Умирающая баронесса опять закашлялась. Анна Иоанновна склонилась над ней и охватила ее исхудавшую шею своими пухлыми руками. И вдруг огромная струя алой крови вырвалась из широко раскрытого рта Клюгенау и залила весь корсаж герцогини.

– Ай! – закричала та в испуге, отшатываясь от баронессы, и ее лицо вмиг побледнело, а глаза широко раскрылись. И тотчас же она, смятенная, вышла из комнаты умиравшей.

– Кровь! Опять кровь! – вырвалось у нее.

Вечером Анну Иоанновну стало неудержимо клонить ко сну. Однако только что она прилегла и стала забываться тревожным сном (ее в последнее время мучила бессонница), как вдруг дверь ее спальни распахнулась.

Анна Иоанновна вскочила в испуге и крикнула:

– Кто это? Кто здесь?

– Верноподданный вашего императорского величества! – прозвучал голос.

Герцогиня схватилась за сердце и затрепетала: «Господи! Что это? Да ведь это – голос моего Эрнста!»

– Эрнст! Дорогой! Это ты?! – крикнула она, а затем, вглядевшись в вошедшего, она при свете фонаря различила фигуру своего фаворита и бросилась к нему.

Бирон отшатнулся с каким-то чисто актерским пафосом и громко произнес:

– Ни с места, ваше величество!

Анна Иоанновна всплеснула руками:

– Да ты что, Эрнст? Рехнулся в Москве, что ли? Какое «величество»?

– Нет. Я не сошел с ума, хотя от радости за вас это было бы и неудивительно. Я… я привез вам корону, императорскую российскую корону!

У герцогини вдруг задрожали ноги.

– Что ты говоришь? – пролепетала она. – Так ли я слышу? Ты привез мне корону императрицы?

Бирон опустился перед герцогиней на одно колено и ответил:

– Да, ваше величество. Если это еще официально не случилось, то это случится завтра-послезавтра. Избрание вас в императрицы решено; дело остается за вашим согласием и за вашей подписью.

Анна Иоанновна бессильно опустилась в кресло; кровь бросилась ей в голову.

– Правда? – прошептала она.

– Правда, Анна! – тихо промолвил Бирон, встал с коленей и подошел к ней. – Сейчас я вам все расскажу, а пока… пока скажите мне: будет ли российская императрица так же верно и тепло любить скромного Эрнста Бирона, как любила его герцогиня Курляндская?..

– Эрнст! И ты сомневаешься? – воскликнула Анна Иоанновна.

И тогда Бирон все поведал обезумевшей от радости герцогине, а та слушала его, словно завороженная какой-то волшебной сказкой.

– И сам Остерман? – наконец спросила она.

– Вот его письмо к тебе, Анна.

Спальня герцогини Курляндской тонула в полумраке.

Тут, в этом алькове венценосной женщины, все титулы, звания, ранги уступили место одному лишь могучему чувству – чувству любви стареющей женщины к еще молодому мужчине.

Бирон ходил по спальне будущей императрицы. Вдруг тихий стон донесся до его слуха. Он остановился как вкопанный и прошептал:

– Господи, кто это стонет?

Он стал прислушиваться.

А стоны все усиливались и усиливались.

– А-ах! Ой!.. – проносилось по опочивальне Анны Иоанновны скорбное, за душу хватающее стенание.

Волосы встали дыбом у Бирона. Он подошел к Анне Иоанновне и, толкнув ее, спросил:

– Что это? Что это у тебя?..

– Что ты, Эрнст?.. – недоумевающе спросила она.

– Я спрашиваю тебя, кто это стонет так ужасно рядом с твоей спальней?