Александр Вельтман - Повести и рассказы

– Что ж ты мне скажешь?

– При сем имею честь представить рапорт о благосостоянии вверенной мне должности…

Слова его прервал окружной гарнизонный командир. Вступив в комнату в кивере, он мерными шагами подошел к дивану, приложил руку к козырьку и произнес громко:

– Вашему высокопревосходительству честь имею…

– Сделайте милость, оставьте меня! – вскричал больной умоляющим голосом.

Адам Иванович отступил, замолк, затрясся.

– Неужели все против меня?. Неужели все согласились на мою погибель? Погибель! Нет!.. – и с этими словами, кинув грозный взор и сбросив с головы повязку, продолжал скороговоркою бессвязные слова.

Городничий, Адам Иванович, казначей и лекарь молчали, не смея поднять глаз.

– Что это тачит! – продолжал опять больной явственно. – Все за мной ходят и не хотят ни на час меня одного оставить!..

Городничий, Адам Иванович, казначей и лекарь, исполняя волю его высокопревосходительства, вышли из комнаты; а он продолжал говорить что-то громко, с сердцем.

– Пойдемте, господа, – сказал городничий, – его высокопревосходительство предупрежден против нас. Это каверзы господина казначея.

– Напрасно изволите говорить, напрасно! – повторял казначей вслед за уходящими.

В спальне казначея был ужасный спор между ним и его женою.

– Полно, сударь! Ты думаешь только о своей дочери, а мою ты готов на кухню отправить, сбыть с рук, выдать замуж хоть за хожалого. Я своими ушами слышала, как он произнес имя Ангелики.

– Помилуй, душенька, я могу тебе представить в свидетели Осипа Ивановича. Как теперь слышу слова его высокопревосходительства: «это дом моей Софии, моей дражайшей Софии!»

– Ах ты, этакий! Так ты и последний домишко хочешь отдать в приданое своей возлюбленной Софии!.. Нет, сударь, этому не бывать!..

– Прямая ты мачеха! Бог с тобой! По мне все равно: и Ангелика моя дочь; впрочем, кто тебя знает…

С сердцем казначей вышел из комнаты, не кончив речи.

– Лысый чорт! Сам в себе сумлевается! – проворчала казначейша и кликнула Ангелику.

– Принарядилась? Вот так! Хорошо; косыночку-то поспусти немного на плечики. Ну, ступай; скажи, что я, дескать, лекарства хочу дать вашему высокопревосходительству.

Вятской породы, рябенькая, одутловатенькая Ангелика, получив наставления от матери, вошла в комнату больного.

Он лежал в забывчивости, глаза его были устремлены в потолок. Ангелика стукнула склянкой.

Больной оглянулся, привстал и произнес, устремив на нее взоры:

– Пойду к ней… да не подозрительно ли?.. Нет!.. Смею спросить, сударыня, о чем вы изволите беспокоиться?

– Лекарство вашему высокопревосходительству…

– Да вы на кого-то жаловались?

Ангелика вспыхнула. «Боже! – думала она, – он слышал, как я жаловалась на Софью матушке».

– Никак нет-с, я не жаловалась; у меня нет ни на кого сердца.

– Если угодно, я могу служить вам своим.

– Я не стою, ваше высокопревосходительство…

– Любовь! – вскричал он, отворотив голову в сторону. – Теперь вспомоществуй мне! – и, обратясь к Ангелике, продолжал: – Ах, сударыня, вы не откажете мне в вашей услуге!..

– Что вам угодно приказать?

– Открою вам тайну, меня угнетающую… ужасаюсь!.. Я б хотел открыть вам мое сердце, но язык не повинуется моему желанию…

– Если вы мне сделаете честь… мое состояние…

– Не в моей воле открыть вам причину моего беспокойства… Оно началось в тот самый день, как в этом доме было печальное происшествие….

«Когда умерла бабушка, меня здесь не было; я с матушкой была на ярмарке; только сестра оставалась», – подумала Ангелика и вспыхнула.

– Я видел божество, которого прелести ввергли меня в это бедствие.

– Я не знаю-с! – отвечала с сердцем Ангелика, – может быть, моя сестра Софья…

– Но крайней мере в вашей воле дать случай в последний раз на нее взглянуть! – сказал больной, смотря на нее неподвижными глазами.

– Извините-с! – произнесла, вспыхнув, Ангелика и, присев с презрительной улыбкой, выбежала из комнаты…

– Это ужас! – вскричала она, хлопнув дверью. – Он требует, чтоб я дала случай видеться ему с Софией.

– Видишь ли, мой друг? – сказал казначей, входя в комнату. – Не я ли тебе говорил?

– Очень рада, сударь, что свел дочку свою с вельможей; она годна на все руки! – вскричала казначейша.

Между тем больной что-то говорил вслух, слова: «а после приведи ко мне доктора, да как можно поскорей!» – громко раздались.

Казначей бросился к нему.

– Что угодно вашему высокопревосходительству? – произнес он тихо.

Больной, склонясь на подушки и смотря в потолок, продолжал:

– Слабость моя уменьшается…

– Слава богу, ваше высокопревосходительство! – сказал казначей, сложив руки и поклонившись. Больной продолжал:

– Силы подкрепляются какою-то надеждою… Конечно, Софья в безопасности. Ах, если бы исполнилось предчувствие! Всесильное существо! Какую принесу тебе благодарность, когда увижу в своих объятиях дражайшую Софью! Чу, я слышу ее голос!..

– Софья, Софья! – вскричал казначей, выбежав в спальню и схватив Софью за руку. – Ступай, поднеси его высокопревосходительству лекарство.

София, добренькая, скромненькая девушка с голубенькими глазками, на которых еще светились слезы от брани мачехи, втолкнутая отцом в комнату больного, остановилась и закрыла платком лицо.

– Я жив еще, любезная Софья! Жив еще! Не мучься! – вскричал больной, протягивая к ней руки. – В каком она исступлении! А, это от Любви ко мне!.. О, сердце мое раздирается болью и досадой!..

– Куда ты, Софья! – прошептал казначей, удержав дочь свою, которая хотела выбежать. – Извините, ваше высокопревосходительство, моя Софья немного застенчива.

– Не беспокойся, дражайшая! Мне оставлена жизнь… благодари провидение!.. Тьфу, дурак суфлер не подсказывает… Как бишь?..

– Батюшка! Пустите меня!.. – произнесла Софья, вырываясь из рук отца.

– Я жив, – продолжал больной, – и жив для того, что тебе это драгоценно…

– Слышишь, глупая! – шепнул казначей на ухо дочери.

– Теперь помоги мне встать, любезная Софья! Самому мне не позволяет слабость…

– Позвольте, я, ваше высокопревосходительство, приподниму вас! – С этими словами казначей бросился помочь больному привстать, а Софья выбежала вон из комнаты.

Приподнявшись с дивана, больной устремил глаза на казначея, долго что-то Шептал про себя; потом, вдруг схватив подушку и приподняв ее, вскричал:

– Что! Или ты, варвар, за тем пришел сюда, чтоб докончить свои злодеяния?

– Ваше высокопревосходительство! Милостивейший государь!.. Я ничего-с! – произнес казначей, затрепетав как лист.