Александр Вельтман - Не дом, а игрушечка !

Сашенька прослезилась, но утерла слезку: дедушка не любит слез.

- Ну, ступайте спать, - сказал наконец дедушка смягченным голосом, довольный, что дал урок в терпении.

Сашенька простилась с ним, побежала наверх, бросилась в постелю и залилась слезами. В первый раз почувствовала она тяготу на сердце, в первый раз воля дедушки показалась ей невыносимой. Ей так и хотелось броситься в окно, чтоб хоть умереть на свободе.

Няня, уговаривая Сашеньку, что грех так огорчаться, раздела ее и легла спать. Но у бедной девушки не сон в голове: душа взволнована, сердце бьется, в комнате душно; так бы и дохнула свежим воздухом.

- Когда же после? - повторяла Сашенька. - Когда мне было после прийти?.. Ах, как голова болит!.. Пойду в сад...

И она обулась, надела капотик, прислушалась, спит ли няня, осторожно отворила дверь и вышла. Сени запирались задвижкой.

Из сеней два шага до садика. Ночь светлая, прекрасная. Только что она подошла к липе, под которой старый Борис устроил ей дерновую скамью, вдруг что-то зашевелилось.

Сашенька затрепетала от страха.

- Это вы? - тихо проговорил Порфирий, бросаясь к ней из-за куста и схватив ее за руку.

Сашенька долго не могла перевести духу.

- Чего ж вы испугались?

- Так, что-то страшно, - проговорила Сашенька.

- Страшно? Отчего?

- Так.

- А я ждал-ждал, ждал-ждал.

Держа друг друга за руку, они присели на дерновую скамью и долго молча всматривались друг в друга с каким-то радостным чувством.

- Ах, как хорошо мне с вами! - сказал Порфирий.

- Ах, и мне как хорошо! - произнесла Сашенька, приклонясь на плечо Порфирия.

Высвободив руку из бабушкина салопа, который был на нем, он обнял Сашеньку, приложил свою щеку к ее горячему лицу и поцеловал ее.

- Ах, если б всякий день нам быть вместе!

- Дедушка меня никуда не пускает, - сказала Сашенька, вздохнув.

- Экой какой! И меня бабушка никуда без себя не пускает.

- Экая какая!

- Да, ей-богу, это скучно!.. Вот с вами как бы мне весело было.

- И мне, - произнесла тихо Сашенька.

И они обнялись.

- Как вас зовут?

- Сашенькой. А вас?

- Меня зовут Порфирием.

- Как же это так? Такой святой нет у дедушки в календаре, - сказала Сашенька, которая и по дедушкину календарю, и по напоминанью няни знала наизусть всех святых и все праздники.

- Как нет? - отвечал Порфирий. - Нет есть; у бабушки в святцах есть. Мои именины 26 февраля, в день святого отца Порфирия архиепископа. И дедушка у меня был Порфирий.

- Мужское имя!

- А какое же? Что я, девушка, что ли? Я не девушка.

- Ах, боже мой! - вскрикнула с невольным чувством испуга Сашенька, отклоняясь вдруг от плеча Порфирия.

- Что такое? Чего вы испугались? - спросил Порфирий, осматриваясь кругом. - Какие вы боязливые... Не бойтесь!.

- Пустите, - проговорила Сашенька.

- Куда, Сашенька? Нет, не уходи, пожалуйста!

- Пустите, пустите! - проговорила Сашенька, и, вырвавшись из рук Порфирия, она быстро побежала вон из саду.

- Сашенька! дружок! послушай! - крикнул вслед ей Порфирий. Но Сашенька уже дома, испуганная, взволнованная.

IV

На другой день няня, удивляясь, что барышня заспалась, вошла в ее комнату. Сашенька, вместо спокойного сна, лежала в какой-то болезненной забывчивости, лицо ее горит, дыхание тяжко.

Няня перепугалась; не горячка ли, подумала она. Но Сашенька очнулась, и пылкий жар лица заменила вдруг бледность, живой взор стал томен, и все она как будто чего-то ищет и не находит.

Когда в мезонине соседнего дома раздается напев ее песни, Сашеньку бросит в огонь; как испуганная, она вскочит с места и не знает, куда ей идти.

Так прошло несколько времени. А между тем старушка, бабушка Порфирия, отдала богу душу. Она водила его с собою только в храм божий да к своим старым знакомым обвязанного, окутанного. Теперь он свободен, хозяин дома, а располагать собою не умеет, его понятия обо всем - еще детские понятия.

Привычка к безусловной покорности бабушке передала его в распоряжение дядьке Семену и бабушкиной ключнице Дарье. Старая Дарья видела в нем еще ребенка и хотела водить его как ребенка, по обычаю бабушки; но Семен твердил ему по-свойски:

- Что вы, сударь, бабитесь, стыдно! И то бабушка-то вас продержала в пеленках, покуда все невесты ваши замуж повышли!

Слова Семена быстро подействовали на молодого человека, и он приосанился, как будто вдруг подрос. С потерею детских чувств исчезло в нем и страстное желание познакомиться с хорошеньким соседом. Он перестал напевать заунывную песенку Сашеньки.

По завещанию бабушки ему следовало навестить одного из дальних родственников, который обещался определить его на службу.

Вот Порфирий и собрался к нему. Семен, сходив за извозчиком, начал одевать своего молоденького барина и, по обычаю, разговаривать сам с собою:

- Эка, ей-богу, кажется, живые люди, а похлопотать о похоронах некому.

- О каких похоронах? - спросил Порфирий.

- Да вот в соседском доме старик-то умер, а кругом-то его кто?

Молоденькая барышня-внучка, да дура старая баба, да старый хрен слуга; туда же в гроб глядит.

- Где это, где? В каком соседском доме?

- Да вот рядом, через забор. Что за внучка-то, что за девочка, ах ты господи!

- Тут рядом? с мезонином-то? Какая же внучка? У этого старика молоденький внук.

- Вот! Я своими глазами видел барышню. Что это за раскрасавица такая!.. Плачет!..

- Семен, пойдем посмотрим, - прервал Порфирий, - сделай милость, пойдем!

- Да пойдемте, пойдем, отчего ж не сходить. Оно, по соседству, следовало бы и помочь в чем-нибудь. Барышня-то молодая, а крутом-то ее что?

Порфирий схватил шляпу и побежал. Семен за ним, на соседний двор.

Сквозь толпу гробовщиков, стоявших в передней, трудно уже было пробраться. Ни в одном роде торговли нет такого соперничества и перебою. Старый Борис, отирая слезу, бранился с ними.

- Что, брат, что просят? - спросил его Семен.

- Пятьсот рублей за гроб! Мошенники!

- Не за гроб, сударь, а за покрышку, дроги и мало ли что.

- Ты молчи, воронье чутье! Барин только что заболел, а уж эта рыжая борода приходил сюда рекомендоваться! И имя узнал! Прошу, говорит, Борис Гаврилыч, не оставить своими милостями:

барин умрет, так уж мы, говорит, поставим знатный гроб, и покрышку, и все что следует... Ах ты, чертова пасть! Пошел вон!

Между тем как Семен помог старому Борису уладить торг насчет длинного ящика, Порфирий вошел в комнату, где лежал покойник. Он не обратил внимания ни на покойника, ни на толпу любопытных, вымерявших глазами длину умершего; все внимание его вдруг поглотилось наружностию девушки в черном платье, которая стояла подле стола, приклонясь на плечо старой женщины.

Слезы катились из ее глаз.

Сердце Порфирия забилось как будто от испуга. Он не верил глазам своим: лицо так знакомо, это Сашенька... Нет, это, верно, его сестра... Она нежнее, белее его, у ней чернее глазки, думал он.