Сергей Максимов - Денис Бушуев

– Что, сивый дьявол, хлестнул? – закричал Митрич, протирая залепленные снегом глаза и размахивая кнутом, бог весть каким чудом очутившимся в его руках. – Что, анафема: запороть тебя теперь же, али самого запречь в розвальни, заместо кобылы?.. Лезь в хомут, чёрт сивый!

– Да ить кто же ее знал, Африкан Митрич… – чуть не плача, стал оправдываться Ананий Северьяныч. – Лошаденка-то, видно, того… с изъяном… белены, видно, поела…

– Я тебе дам белену! – пригрозил ему кнутом Митрич. – Я те дам лошаденку с изъяном!

– Ах, ты, пропасть какая неладная… – сокрушался Ананий Северьяныч, недоуменно моргая глазами. – Ведь я ее чуть-чуть тронул… вроде как бы погладил, легонечко, ласково… а она, должно, шальная… Не иначе как по мерину, стало быть с конца на конец, скучает…

– Вот ты теперь и будешь ей за мерина… – сообщил Митрич.

– Как так? – испугался Ананий Северьяныч.

– А вот так… За сивого мерина так и пойдешь. Запрягу тебя, и побежишь до самого Отважного рядом с кобылой, чтобы она не скучала… Выпрягай! Чего стои́шь христосиком, ручки сложа!..

Пока Митрич с Ананием Северьянычем перепрягали лошадь, обоз ушел далеко вперед.

Вскоре проехал мимо на паре добрых коней директор иванниковского маслобойного завода Семен Ильич Петухов. Посмотрел на незадачливых приятелей, посмеялся и проехал дальше. Минут через двадцать проехали розвальни с возом сена из Куликова. А Митрич с Бушуевым все еще перепрягали. За возом с сеном показались, гремя бубенцами, расписные сани, запряженные бодрой вороной лошадкой. В санях сидела подвыпившая компания мастеров с кирпичного завода, ездивших в Кострому на слет ударников. Несмотря на мороз, они горланили песни под всхлипы гармошки. Поравнявшись с Митричем и Ананием Северьянычем, певцы смолкли, а кучер – молодой краснощекий парень в финской шапке, натянул вожжи, остановил разгоряченную лошадь и весело осведомился:

– Никак авария? Конь споткнулся, аль хозяева на пробку с-под вина наступили?

– Не твое дело… – хмуро ответил Митрич. – Смотри, сам не вылети из саней-то… ишь, намазался!

Среди седоков Ананий Северьяныч разглядел лоцмана Кувшинникова из Отважного. Он сидел позади, сгорбившись и подняв короткий воротник водницкой шинели… «Должно, в отпуск едет, – подумал Бушуев, – не слыхал ли про Дениску чего?» И он уже хотел окликнуть лоцмана, но Кувшинников сам окликнул старика:

– Ананий Северьяныч, а ты чего здесь делаешь?

– Да вот, стало быть с конца на конец, Африкану Митричу помогаю, – смущенно ответил Ананий Северьяныч.

– За мерина он здесь… – мрачно сказал Митрич, надевая дугу на оглобли.

– Ка́к за мерина? – в один голос удивились кирпичных дел мастера.

– А вот так… запрягу его да и заставлю рядом с кобылой бежать.

Компания рассмеялась, а Ананий Северьяныч виновато поежился и еще ниже надвинул на глаза огромную заячью шапку.

– Эх, чуть не забыл! – спохватился вдруг Кувшинников. – Ведь у меня письмо есть для тебя, Северьяныч…

– Какое письмо? – спросил старик, подходя к саням.

– От сына твоего, от Дениса. Просил передать. Мы ведь с ним в одном затоне. Накось… держи!

Кувшинников передал письмо Ананию Северьянычу, кучер взмахнул кнутом, и веселая компания умчалась. Старик долго вертел в руках конверт, не зная, что с ним делать. Вздохнул и спрятал конверт за пазуху.

– От сына что ль, Северьяныч? – примирительно спросил Митрич, разбирая вожжи.

– Ага… от младшего, от Дениса, – радостно ответил Ананий Северьяныч и опять полез за пазуху, проверить – тут ли письмо…

На даче Белецких, в большой комнате, выходящей окнами к Волге, было так светло, как никогда не бывало летом. Отраженные снегом, чуть красноватые лучи солнца пронзали еще с утра не оттаявшие морозные узоры на стеклах и ярким до боли в глазах светом заливали всю комнату. В изразцовой голландской печи звонко потрескивали дрова, бросая на край чугунной дверцы жаркие блики. На дубовом столе уютно шумел пузатый самовар и белел матовым глянцем запотевший чайник на узорчатой медной комфорке.

За стол еще не садились. Анна Сергеевна, поблескивая спицами, довязывала шерстяной носок. Варя стояла у пианино и разбирала ноты. Кроме них, в доме никого больше не было.

Зима 1936–1937 гг. принесла семье Белецких целый ряд неожиданностей: и горьких, и радостных, больше – горьких. «Дворец пионеров», постройка которого закончилась в сентябре, вызвал всеобщее восхищение. Журналы и газеты пестрели снимками с дворца, очерками об отдельных рабочих и инженерах, строивших здание. «Правда» поместила большую статью об авторе проекта. А в ноябре Президиум Верховного Совета СССР наградил архитектора Белецкого орденом Ленина. Если сам Белецкий не проявлял особенной радости по этому поводу и даже подшучивал над событием, то Анна Сергеевна и особенно дочери были взволнованы. Им приятно было сознавать, что труд Николая Ивановича не остался незамеченным, что его сумели как-то оценить. Но вскоре нежданно-негаданно последовали другие события.

В середине декабря вышел на экраны столицы фильм «Дорога к счастью», поставленный мужем Жени – режиссером Ивашевым. Несколько газет второстепенного значения – «Труд», «Гудок», «Вечерняя Москва» – поместили хвалебные рецензии, но упорно молчала «Правда». Ивашев нервничал, дожидаясь голоса «кузнеца идеологии», как он в шутку называл «Правду». Он знал, что одного слова, произнесенного рупором партии, достаточно, чтобы обесценить все эти рецензии и повернуть его судьбу. Примеров этому было сколько угодно. Он хорошо помнил нашумевшую в 1934 году историю с фильмом «Чапаев», когда «Правда» не пожалела даже свою младшую сестру – газету «Известия», поместившую скверный отзыв о фильме, разнесла ее в пух и прах, стерла навсегда с лица земли рецензента и предложила трудящимся смотреть этот удивительный фильм организованно, целыми фабриками и заводами, со знаменами и плакатами в руках. Но так же хорошо помнил Ивашев и другую историю – с фильмом «Родина», демонстрировавшимся всего три дня и бесследно исчезнувшим вместе с режиссером после одного только короткого удара наотмашь «кузнеца идеологии».

Это тревожное и нервное ожидание рецензии в «Правде» передавалось от Ивашева всем членам семьи и создавало в доме напряженную и больную обстановку. Все чувствовали, что такое длительное молчание газеты, являющейся органом партии и правительства, не к добру. Наконец, под Новый год, появилась в «Правде» подвальная статья под заголовком «Критика на критику». Автор статьи с громами и молниями обрушивался на «Труд» и «Вечернюю Москву», обвиняя их в «близорукости и отсутствии классовой бдительности», и объявлял фильм вредным, недостойным советского экрана, гнусной клеветой на советскую молодежь. На другой же день фильм сняли с экранов, а еще через несколько дней Ивашев был арестован. Женя, оставшаяся с двухлетним сыном, долго ходила по московским тюрьмам, пока нашла мужа. Он был переведен к этому времени из Лубянской тюрьмы в Бутырскую. Начались бесконечные передачи и хлопоты о свидании. Но в свидании Жене категорически отказали. Белецкий пробовал облегчить судьбу зятя с другой стороны и хлопотал о коллективном заявлении видных деятелей искусства с просьбой освободить Ивашева или, по крайней мере, выдать его на поруки до конца следствия. Но ни один из его знакомых не подписал этого заявления. Единственно, что ему удалось при помощи связей, это – добиться свидания с Верховным прокурором СССР Вышинским. Но с этого свидания он пришел мрачный, возбужденный, с дрожащими губами, и на вопросы жены коротко ответил: «Безумие ждать какой-либо помощи от этого бездушного изверга… Он, видимо, уже настолько опьянел от крови, что потерял всякую способность мыслить по-человечески».