Сергей Максимов - Денис Бушуев

Во власти этого вихря был и Денис Бушуев.

Пять лет с лишним тому назад, с тех пор, как он в декабре 1931 года покинул Отважное, жизнь его превратилась в упорную и тяжелую борьбу за существование. Первую зиму он провел в Горьком, пристроившись простым рабочим в судоремонтных мастерских. Весной он спустился по Волге в Астрахань. Работал грузчиком на астраханских пристанях, кочегаром на теплоходе, ходил в Каспийское море с рыбачьими ватагами. Однажды баркас, на котором рыбачил Денис, попал в шторм. Как ни бились люди, но сети вытащить не могли. Баркас заливало. Решили рубить сети. Денис, придерживая руками толстый канат, ногой уперся в борт, и рыбак, рубивший сеть, ударил нечаянно топором по ноге Дениса и отрубил два пальца… В конце лета Дениса страстно потянуло учиться; он вернулся в Горький и поступил в Речной техникум на судоводительское отделение. Жил он в студенческие годы впроголодь. Скудная стипендия позволяла только сводить концы с концами, и приходилось вечерами подрабатывать все тем же грузчичьим трудом. В летнюю пору он проходил практику на пароходе, сначала – в качестве матроса, боцмана, а под конец – штурвального. Если выдавались короткие летние каникулы, то работал. Весной 1935 года он окончил техникум, съездил ненадолго домой и, по возвращении, в конторе Средне-Волжского пароходства он получил назначение на маленький винтовой пароходик «Ярославль». Вскоре на молодого лоцмана, отличавшегося редким глазомером и твердой рукой, обратили внимание старые капитаны, и уже к открытию навигации 1936 года капитан Груздев выхлопотал Денису перевод на свой тяжелый буксирный пароход «Ашхабад». Вместо 180 рублей Денис стал получать 300, что уже считалось приличным жалованием. Зимовать Денис остался в затоне, а когда «Ашхабад» досрочно закончил судоремонт, капитан Груздев устроил Денису отпуск, и первый раз за пять лет Бушуев ехал домой не на день-два, а на целых полтора месяца.

Все эти годы, все пять лет, Бушуев упорно работал над собой, и в его общем развитии главную роль играл не техникум, а он сам. Его все интересовало, он все хотел знать, он дня не мог прожить без того, чтобы не прибавить новую частицу к своим знаниям. Он читал книги не только по лоции, навигации и судоводительству, но и по истории литературы, искусства, философии… Он знал не только русских классиков, но и иностранных, и любовь к слову возрастала в нем с каждым годом все больше и больше. Много писал и сам. В его чемодане, среди книг, находилось несколько толстых тетрадей со стихами. Творчество стало его тайным и прекрасным миром, его второй жизнью…

Несмотря на сильный мороз, Бушуеву было жарко. Он остановился, расстегнул на груди шинель и, сняв фуражку, вытер рукавом мокрый лоб. Вдалеке показалось Отважное. Сердце забилось так сильно, что Денис отчетливо слышал его стук. Одинокая ворона, хрипло каркнув, пролетела над головой, и Бушуев в каком-то мальчишеском задоре заложил в рот два пальца и пронзительно свистнул ей вслед. Ворона шарахнулась в сторону, потеряла перо и, круто повернув, полетела вдоль реки. Бушуев рассмеялся и, подумав о том, что ворона скорее его попадет в Отважное, позавидовал ей.

От долгой ходьбы начинала побаливать искалеченная ступня правой ноги. Бушуев решил передохнуть; поставил чемодан на дорогу и полез было в карман за кисетом с махоркой, но вдруг заметил, что его догоняют сани. Вороная лошадка бодро бежала по наезженной дороге, потряхивая головой и позвякивая сбруей.

– Посторонись! – громко крикнул седок.

Бушуев схватил чемодан, сошел с дороги и утонул по колена в снегу. Дальше все произошло как-то странно. Запутавшись в шинели, Бушуев упал в снег, и в ту же секунду сани поравнялись с ним. Он обернулся, хотел крикнуть, чтобы сани остановились, но в седоках узнал Манефу и Алима, растерялся, не нашел слов и продолжал безмолвно смотреть на них. Манефа, сидевшая позади Алима, вскочила, прижалась грудью к спине мужа, вырвала из его рук вожжи и, сильно натянув их, круто остановила разогревшегося жеребца, – он пробежал еще несколько саженей и стал, нетерпеливо перебирая точеными ногами, роняя с губ желтую пену и косясь на Дениса.

Манефа в сущности не узнала Бушуева, ей только показалось, что это он; узнав же его, она вспыхнула, а еще через мгновение – побледнела и, чтобы скрыть это (она почувствовала, что побледнела), выпрыгнула из саней и, низко наклонив голову, стала поправлять сиденье. Алим разбирал вожжи и ничего не заметил, а когда он повернулся, то Манефа уже овладела собой, по-прежнему была спокойна и холодна, только глубоко и неровно дышала.

– Чего ты так вожжи дернула? – недовольно спросил Алим. – Кто это?

– Я думала, задавим… – глухо ответила Манефа, хотя задавить Дениса было невозможно: он был в двух метрах от дороги.

– Кто это? – повторил Алим.

– Не узнаешь разве? Денис Бушуев…

– Денис? – удивленно переспросил Алим, вглядываясь в подходившего с чемоданом Бушуева. – Здоро́во, Денис!

– Привет, Алим Алимыч! – весело ответил Бушуев. – Здравствуй, Маня!

Он тоже успел оправиться от охватившего его смущения и теперь испытывал только радостное волнение от этой неожиданной встречи. И, сняв варежку, поспешно пожал руки старым знакомым.

– Садись, Денис, на задок рядом с женой. Чемодан ставь в ноги… Вот так… – хлопотал Алим, помогая Бушуеву пристроить чемодан в санях. – Ты откуда? Из Горького? Что там нового?

– Все по-старому…

– Надолго?

– До весны, до навигации…

– Лоцманом плаваешь?

– Лоцманом.

– На пассажирском?

– Нет, на буксирном, на «Ашхабаде»…

– Ну, брат, и верзила же ты стал! В деда! – восхищенно покачал головой Ахтыров. – Небось по дому соскучился?

– Есть малость… – улыбнулся Бушуев, сверкнув крупными и чистыми, как белая фасоль, зубами. – Как мои там? Здоро́вы?

– Как будто ничего, все в порядке.

Манефа молчала, хмурясь и беспокойно взглядывая на Дениса. Никакой радости от этой встречи она не испытывала, она ощущала лишь волнение, нехорошее, тяжелое волнение, словно Бушуев был предвестником какой-то надвигающейся беды, от которой ей трудно будет уйти. Она вздрогнула, быстро влезла в сани, опустилась на сиденье и накрыла ноги пологом. Бушуев сел рядом с ней.

– Поехали! – скомандовал Алим, расправляя вожжи. – А ну-ка, Васька, наддай! Человек давно дома не был, учти это!

Жеребец рванул и понес, косолапо выбрасывая задние ноги и обдавая седоков комьями мерзлого снега. Алим что-то говорил через плечо, вполуоборот, но Бушуев плохо слышал его. Не поворачивая головы, скосив только одни глаза, он рассматривал Манефу. Она сидела чуть сгорбившись, прижимая к груди рукой в варежке концы шерстяного платка. Прядь черных курчавых волос выбилась на лоб, на них лежали искристые снежинки и не таяли. Она почти не изменилась за пять лет: те же яркие, как сурик, губы, те же холодные серые глаза, над которыми тонкими цепочками разлетелись темные мягкие брови, только от глаз пробежало к вискам несколько коротких и легких морщинок.