Сергей Максимов - Денис Бушуев

– Только-то и всего? – улыбнулась Анна Сергеевна, беря из рук старика помятый потный конверт и передавая его дочери. – Прочитай-ка, Варя!

Письмо было из Горького, из Молвитинского затона, совсем краткое. Денис писал, что судоремонтные работы почти закончены и что скоро он получит отпуск до начала навигации и приедет домой.

– Что ж он, чёртушка, про деньги-то ничего не пишет! – обиженно воскликнул Ананий Северьяныч, теряя от огорчения самообладание и подпрыгивая на стуле.

– Надо полагать, деньги он привезет, если в отпуск едет, – попыталась утешить старика Варя, возвращая письмо.

– Вот, вот… одна надежда и осталась, – кивнул бородкой Ананий Северьяныч, запихивая письмо за пазуху. – Таких порядков нет, чтобы водника на побывку без жалования пускать. Я еще и не слыхивал про такое на Волге. Купец-хозяин в старину сраму бы не обобрался посля таких порядков… Ну, пойду! – добавил он, вставая. – Благодарствую за прочтение…

– Не за что, Ананий Северьяныч, – сказала Анна Сергеевна. – Да, вот что: подождите-ка минутку… Варя, дай, пожалуйста, мою сумку.

Варя принесла из спальни сумку и передала матери. Анна Сергеевна достала двести рублей и протянула их старику.

– Вот, возьмите.

Ананий Северьяныч сопротивлялся не долго, взял хрустящие бумажки, зажал их в кулаке, только на одну секунду накрыл кулак заячьей шапкой – и в то же мгновение деньги из его руки исчезли самым таинственным образом. Эта операция была проделана с такой молниеносной быстротой, которой позавидовал бы любой фокусник, и можно было подумать, что Ананий Северьяныч всю жизнь только тем и занимался, что перекладывал деньги из кулака в шапку. А еще через несколько секунд исчез из комнаты и сам фокусник, и лишь на том месте, где он стоял, вился заячий пух.

На крыльце Ананий Северьяныч размашисто нахлобучил на голову шапку, весело пришлепнул ее ладонью и затрусил домой, бочком затрусил, приплясывая, расстегнув полушубок и дергая локтями от избытка чувств.

– Эх, ведь как я славно угодил… Сказать старухе али припрятать до весеннего запою? – рассуждал он. – Нет, надобно сказать, обязательно сказать. Платежов много приходит… Эк, как меня ловко угораздило! Скажи на милость! Ай-я-яй! Надо б мне и в прошлом году к ним ходить да письма от Дениса читать. Ох, неразумный я! Ой, до чего же я неразумный!.. Всем меня Бог обделил, и умом тоже…

Если на Анания Северьяныча письмо Дениса произвело одно впечатление, главным образом, тем, что в нем ничего не говорилось о деньгах, то Варя и Анна Сергеевна восприняли его иначе.

– Мама, ты обратила внимание, какой чудесный слог у Дениса? – сказала Варя, когда они остались вдвоем с матерью.

– Хорошее письмо, Варенька…

– А ведь какое у него скверное образование: школа-семилетка да провинциальный техникум.

Анна Сергеевна пожала плечами.

– Ничего нет удивительного. Способный человек, с определенными духовными запросами. Много читал, работал над собой, да и папа во многом помог ему: научил его разбираться в книгах, развил его вкус, способности. И вот все это вместе дало свой результат… Не стой, Варя, возле открытой форточки.

Варя тихо рассмеялась.

– Ты что? – спросила мать.

– Так. Чепуха… – ответила дочь, глядя в окно. – Вспомнила, как лет пять-шесть тому назад я Дениса мужиком назвала и как мучилась этим! А потом, знаешь, я подарила ему записную книжку и, кажется, очень глупо вела себя…

– Почему же глупо?

– Ах, я сама не знаю. Краснела, смущалась, оправдывалась… А вся история вышла из-за стихов, которые он подарил Финочке Колосовой…

– Ну подарил и подарил… а ты-то тут при чем? – улыбнулась Анна Сергеевна.

– А мне, кажется, не понравилось, что он ей подарил… – тихо ответила Варя, не поворачиваясь и продолжая смотреть на Волгу, занесенную снегом.

На подоконник сели три озябших воробья и, вытянув шейки, искоса поглядывали на Варю: они уже привыкли к тому, что на этом окне их часто подкармливали. Варя взяла из специальной «воробьиной» чашки горсть пшена, высунула руку в форточку и посыпала золотистые зернышки на подоконник.

В Кострому Денис Бушуев приехал рано утром в воскресенье. Поезд пришел без опоздания. С вокзала Бушуев прошел прямо на базар в надежде найти попутные сани, но не нашел и решил идти в Отважное пешком. На набережной он зашел в «Дом крестьянина», выпил там два стакана горячего чаю и, спустившись на Волгу, вышел на ухабистую зимнюю дорогу.

На широком снежном поле, под которым где-то внизу неторопливо текла могучая река, было холодно. Дул ветер, шурша поземкой. Бушуев поднял короткий воротник черной водницкой шинели с двумя рядами блестящих пуговиц и туже надвинул на лоб форменную фуражку. Мешал ходьбе тяжелый чемодан, где вперемешку с бельем лежали книги. «Книги, это – гири» – вспомнил Бушуев выражение Белецкого и рассмеялся. Но, как всегда бывает с человеком, приближающимся к родному гнезду после долгой разлуки, он не чувствовал усталости; не чувствовал он и холода – все его существо стремилось только к одному: скорее бы переступить родной порог, и он не замечал, как и когда уставшая рука передавала тяжелый чемодан другой руке.

Мутное темное небо сливалось на востоке с синей полоской леса. Где-то там, у этого леса, стояло село Отважное. То справа, то слева от дороги, по обочине ее, попадались зеленые елочки, воткнутые в снег чьей-то заботливой рукой, для того, чтобы в метели ночной порой не сбивались с пути проезжие и прохожие.

Бушуев шел быстро. Смуглые щеки его, непобритые, с чуть заметной светлой бородой, заливал яркий румянец. Карие глаза с блестками инея на ресницах, узнавая знакомые с детства места, вспыхивали тихими и радостными огоньками. Вот на правом берегу Волги – дубовая роща. Здесь когда-то, еще совсем маленьким мальчиком, он полез на дерево за желудями и порвал новую рубашку; отец надавал ему за это подзатыльников. А вот здесь, возле этого камня, который сейчас не виден под снегом, дед Северьян варил уху, а он, Денис, собирал для костра хворост. Немного подальше, вот там, где впадает в Волгу маленькая речка Покша, он ночевал с дедом в кустах тальника, и тогда еще пошел к утру дождь… Бушуев совсем не вызывал этих воспоминаний, они вставали сами, рождаясь в ту же секунду, как только глаз натыкался на знакомый предмет. И вся его крепкая высокая фигура выражала то нетерпеливо-счастливое состояние, когда сладкое, щекочущее ожидание встречи с милыми сердцу людьми наполняет человека до краев и несет его, как на крыльях, к заветной цели. Если на пути такого крылатого существа попадется старый друг, то крылатое существо бросается ему на шею, если – старый враг, то – крепко и долго трясет его руку, улыбается и спрашивает о житье-бытье, – словом, обнажается в человеке в такие минуты все искреннее, настоящее, хорошее, а все наносное, порожденное людскими слабостями, исчезает, как дым. Такова сила земли, такова непостижимая рассудку власть родины. Власть родного угла. Родина есть физическое ощущение, горячий и стремительный вихрь чувств…