Сергей Максимов - Денис Бушуев

«Жива!» – с тихой и теплой радостью подумал Алим. Он выпрямился и провел в нерешительности ладонью по бритому затылку.

– Вставай, Маня… Я ездил в Отважное… Мамаша перепутала все… это другого лоцмана сбило буксиром… А он жив.

Манефа приподнялась и как-то испуганно и недоверчиво посмотрела на мужа.

– Алим, ты врешь…

– Я говорю правду… – опустив голову, негромко сказал Алим и, помолчав, повторил еще раз. – Я говорю правду…

Он повернулся и пошел наверх, прогибая ступени лестницы своим тяжелым телом.

К удивлению Алима, Манефа в этот день не ушла из дому. Она заперлась в горнице и не выходила оттуда.

Часов в шесть вечера почтальон принес повестку: Алима Ахтырова срочно вызывали в город, в райисполком.

Спать улеглись рано, еще засветло. Алим лег на кушетке в кухне, тетка Таисия постлала себе на полу возле зятя. Так ей приказал сделать Алим.

Но никто из них в эту ночь не спал, ни Алим, ни тетка Таисия, ни Манефа… Задремали лишь под утро.

Не спал в эту ночь и Денис. История с Финочкой не выходила у него из головы. Она бросала какой-то новый, отраженный свет на него самого и на его любовь. Он глубже и проникновеннее вчувствовался в эту свою любовь и окончательно убедился в страшной неправоте своей. Расхаживая по каюте и раздумывая, он часто останавливался перед зеркалом и с торжествующим отвращением всматривался в еле заметный шрам на щеке.

– Вот она… печать проклятая! – повторял он всякий раз, как только подходил к зеркалу.

А на рассвете решил…

Утро занималось тихое, теплое, туманное.

Поеживаясь от утренней свежести, Бушуев тихо брел вдоль берега к домику деда Северьяна.

В кармане Дениса лежало письмо к Манефе. В этом письме он кратко, просто и ясно излагал горькую истину их отношений. И считал, что единственный выход из создавшегося положения – немедленный разрыв и разлука. Он ясно отдавал себе отчет в том, что эта разлука будет тяжелым испытанием и для Манефы и для него, но она необходима, пока еще не поздно, и просил Манефу найти в себе силы мужественно перенести это последнее испытание. Может быть, он неправ, но другого выхода он не видел. Была еще одна просьба, последняя просьба: не добивать Алима, пусть он никогда ни о чем не узнает. «Он лучше нас с тобой, – писал Денис, – он много страдал и заслужил хотя бы этой небольшой милости…»

В домике деда Северьяна было, как всегда, тихо и уютно. Теплилась неугасимая лампадка перед иконой Богоматери и мирно постукивали на стене часы-ходики. Дед Северьян, босой, в широких штанах и посконной рубахе, стоял в углу и умывался под скрипучим рукомойником. Он мельком взглянул на вошедшего Дениса, снял с гвоздя суровое полотенце, размашисто утер бороду и повесил полотенце на место.

– Ну, бурлак, поведай, отчего ни свет ни заря поднялся…

Бушуев молча подошел к табуретке возле окна и сел.

– Ну? Чего молчишь?

– Дедушка, я к тебе по одному делу пришел… поговорить хочу с тобой, посоветоваться… – тихо сообщил Денис, опуская голову.

– Поговорить? Ну давай поговорим… Принеси-ка, брат, сперва молоко из сеней… – предложил старик.

Денис сходил в сени и принес крынку молока. Дед Северьян помолился Богу, достал из горки краюху хлеба, две кружки, сел за стол, разлил молоко по кружкам и порезал хлеб.

– На-ка, бурлак, закуси… Поди не ел еще? – спросил он, подвигая внуку кружку.

Денис отпил несколько глотков холодного молока и как-то задумчиво сообщил:

– Я, дедушка, хочу уезжать на нижний плёс.

– Что так?

– Ты знаешь… почему… – ответил Бушуев, прямо и выразительно смотря в глаза деду.

– Хвалю… – ответил дед Северьян и, помолчав, добавил: – Что, силов нет бросить это дело?

– Люблю сильно…

– Н-да… любовь, она такая штука… А бросить, Дениска, надо. Надо, брат, надо. Грех великий. Но – сделал ошибку, оступился – поправляй. Поправляй, как умеешь… А любишь, значит, крепко?

– Да… крепко люблю.

– А она тебя?

– Тоже любит.

– Тогда уезжай… – решил старик. – Уезжай. Может, Бог даст, все хорошо кончится. Бог – он лучший помощник во всяких бедах. Вот ты в Бога-то не веруешь? Не веруешь, что ль?

– Не понимаю я как-то этого…

– Как это – не понимаешь?

– Страданий и горя уж больно много на земле. Кабы Бог был – такой, как ты говоришь: помощник людям в несчастьях – разве он допустил бы страдания-то эти?

– А как же жить без страданий? – спокойно возразил дед Северьян. – Без страданий нельзя. И Христос – Сын Божий – тоже страдал. Без страданий какая же жись? так, пустое место! Только страдания-то есть праведные, а есть неправедные, одни – Богу служба, другие – дьяволу. Без этого понятия всегда в жизни путаться будешь… Вот и ты, в Бога-то не веруя, путаешься, не понимаешь, что к чему, срываешься… И я смолоду путался, еще как путался! А потом – ничего, тропку свою нашел, под ногами, стало быть, твердость нащупал. А уж как путался!.. Я, Дениска, может, поболе твово преступление совершил…

– Ты не можешь, дедушка, преступление совершить.

– Теперь не могу, а раньше мог… Грех такой на душу взял, что и не замолить никогда! Самый великий грех, какой только есть на земле – жись, брат, я отнял у человека… Вот какой грех!

Дед Северьян гулко поставил кружку на стол, дернул изувеченной губой и как-то странно блеснул глазами.

– Да как же так! – вскрикнул озадаченный Денис. – Не верю!

Дед Северьян нахмурился и торопливо сказал, сметая в горсть крошки со стола.

– Ладно. Не об этом сейчас речь… Может, я наврал тебе, может, все это я так… для красного словца, – и улыбнулся: – Куда же ты теперь, бурлак, податься думаешь?

Денис тоже улыбнулся и, успокоенный, расстегнул верхние пуговицы кителя.

– В Горький, а может – в Астрахань. Опять на буксирный пароход пойду… Слушай, дедушка, я хочу тебя об одном деле просить… – понизив голос, добавил он нерешительно.

– Об чем? Давай, выкладывай.

Денис порылся в кармане и вытащил письмо.

– Вот это… передай, пожалуйста, при случае ей… Кроме тебя, кому же я могу поручить такое дело… Я, знаешь, напоследок решил написать… нехорошо все-таки от женщины уезжать, не объяснив-то… я уж и так, не прощаясь, хочу уехать… так уж ты… того… передай, пожалуйста… – он совсем спутался и замолчал, виновато поглядывая на старика.

Дед Северьян покрутил в руках конверт и строго спросил:

– А в ём ничего такого… дескать, поезжай туда-то и туда-то, там, мол, мы и встретимся. Бывает ведь и так.

– Нет! Честное слово, нет! – горячо запротестовал Бушуев. – Я даже не пишу ей, куда я уезжаю.

– А может, ты ей душу любовными словами растравливаешь?..

Денис задумался, словно старик указал ему на ту сторону письма, о которой он сам позабыл.