Сергей Максимов - Денис Бушуев

– Значит – правда?

Только теперь, услышав его голос, Манефа как бы поняла, где она и что с ней. Она вскинула голову и, смотря в окно, а не на Алима, словно отвечала не ему, а самой себе, исступленно крикнула:

– Что правда?! Что? Все правда! Я люблю его! Я жена его! Слышишь: он мой, мой, мой!..

И прыгнула на пол, тяжело и неловко.

– Убило? Врете!.. Я только жить начала!.. Жить только начала… Врете!.. Он мой! Мой!..

И, не помня себя, она бросилась было снова к двери, но Алим, качнувшись, охватил ее тело обеими руками, сжал и чужим, изменившимся голосом негромко проговорил:

– Мамаша, откройте-ка подполье…

Перепуганная тетка Таисия поспешно подошла к печи, нагнулась и, взявшись за железное кольцо дрожащей рукой, откинула лаз в подполье. Алим подтащил молчаливо сопротивляющуюся Манефу к подполью и попытался сбросить ее в яму, но Манефа уперлась ногами в края половиц и затылком, с короткого размаха, ударила Алима в лицо. Из широкого носа Алима алой струйкой мгновенно сбежала на подбородок кровь. Он приподнял жену и изо всех сил швырнул ее вниз. Ноги Манефы попали в яму; почувствовав это, она, падая, раскинула руки и уцепилась за край подполья, повиснув на нем. Алим с хрустом наступил сапогом ей на пальцы и одним толчком сбросил в подполье. Ни он, ни она не проронили ни слова.

Алим захлопнул лаз и прислушался. Внизу было тихо. Тогда он встал, секунду-две подумал и подошел к ларю. Выдвинув нижний ящик, он опять прислушался и опять ничего не услышал. Тетка Таисия, испуганно прижав руки к груди и открыв рот, зачарованно следила за ним. Алим достал из ящика горсть трехвершковых гвоздей, молоток и, усевшись на полу, принялся забивать лаз в подполье, шмыгая, как ребенок, носом и утирая кулаком кровь с губ и подбородка. Делал он все это медленно и методично.

Забив последний гвоздь, он поднялся, отряхнул колени и опять прислушался.

И опять все было тихо.

– Если убежит – ты будешь отвечать… – шепотом, словно боясь нарушить тишину, проговорил он, подымая покрасневшие глаза на тетку Таисию. – Сиди здесь и жди меня…

И вышел в сени. Но тут же вернулся и, низко наклонив голову, прошел в горницу. Встав на цыпочки, он долго и сосредоточенно шарил рукой по пыльному верху горки, пока не наткнулся на то, что искал – наган. Вытащив наган из кобуры, он внимательно осмотрел его, повесил кобуру на прежнее место и, сунув револьвер в карман галифе, быстро вышел в сад…

Финочка страшно торопилась в этот день. А время шло, как на зло, медленно-медленно. После обеда, разнеся по домам письма, Финочка вернулась на почту и посмотрела на круглые стенные часы. Было три часа. Ах, как еще далеко до четырех! Финочка уселась за конторку, подперла рукой пухлую щечку и задумалась. Она была одна: начальник почты уехал в город.

Когда часы прохрипели половину четвертого, Финочка встрепенулась, вышла на крыльцо, заперла на ключ дверь и быстро сбежала по шаткому крылечку на пыльную дорогу. Прокравшись проулком на задворки, она пустилась бегом через луг, прямо по высокой сочной траве, к старому кладбищу. Впереди ехала подвода. Завидев ее, Финочка повернула влево, спустилась к Волге и побежала по узкой тропинке меж кустов орешника. Очутившись на маленькой полянке, она остановилась и схватилась рукой за грудь – сердце стучало так сильно, что она не могла уже бежать дальше.

Было тихо. Чуть покачивались высокие травы, и мирно пересвистывались синицы в кустах орешника. Финочка оглянулась по сторонам и сразу вспомнила эту полянку: здесь, на этом самом месте, когда-то очень давно Денис поломал ее корзинку и рассыпал ягоды. И тогда еще они первый раз поцеловались. Ах, как это было давно! И какая она тогда была глупенькая и смешная девчонка!

Финочка счастливо улыбнулась и, играя концом тяжелой пушистой косы, пошла в гору.

Подходя к кладбищу, она вдруг вспомнила про жениха и подумала о том, что очень нехорошо поступает, идя на свидание с другим.

Густомесов давно уже ждал ее, присев на зеленую могилку с покосившимся деревянным крестом. Борис Евгеньевич был в тонком сером костюме, из-под которого выглядывала голубая сорочка в полоску, и в ярком летнем галстуке. У ног его стоял туго набитый портфель. Завидев Финочку, Густомесов порывисто встал, отбросил недокуренную папиросу и, улыбаясь розовыми губами, еще окутанными дымом, приветливо сказал:

– А я здесь уже час как жду…

Финочка почему-то ужасно засмущалась.

– Да разве я опоздала? – виновато спросила она, вспыхнув, как маков цвет. – Ведь, наверно, и четырех еще нет…

– Ах, ты не поняла меня! – ободряюще и ласково проговорил Борис Евгеньевич. – Это я сказал затем, чтоб ты поверила мне, с каким нетерпением я дожидался той минуты, когда мы можем, наконец, остаться одни…

Финочка робко села рядом с ним на край могилы, все еще никак не придя в себя от внезапного смущения. Он взглянул на ее зардевшиеся щечки, на опущенные густые ресницы и почувствовал где-то под сердцем тревожный холодок. Быстро встал и оглянулся.

– Нет, знаешь… Пойдем отсюда… Тут как-то нехорошо… кресты к тому же. Совсем невесело… Я тут недалеко присмотрел очаровательную полянку. Пойдем… Там чудесное место. Пойдем!

Она покорно поднялась и пошла за ним. Он шел быстро, нервно, покачивая портфелем и часто оборачиваясь назад. Финочка только теперь заметила, что ее белые туфельки с брезентовым верхом, начищенные зубным порошком, стали совсем зелеными от мокрой травы. Заметила она еще, что ситцевое платьице от резких движений во время бега разошлось на бедре по шву, – и это ее огорчило. «Ах, как все это нехорошо получается», – подумала она. Поведение же Бориса Евгеньевича удивляло. Ведь они собирались идти гулять в лес, а теперь он ищет какое-то место. Зачем? Какое место?

После долгого блуждания по кустам и кочкам Густомесов привел ее на маленький бугорок, покрытый мягким голубоватым мхом. По краям бугорка росли колючие кусты можжевельника. Пробираясь через эти кусты, Финочка больно уколола ногу и уже совсем огорченная робко посетовала:

– Куда же вы завели меня, Борис Евгеньевич? Тут совсем не интересно. Болото какое-то. Пойдемте лучше в лес, землянику пособираем…

– А разве здесь плохо? – как-то неестественно-радостно воскликнул Борис Евгеньевич и натянуто улыбнулся. – Смотри, как хорошо! Какой чудный мох! Словно ягель северный… Ведь правда, хорошо?

Но Финочка ничего хорошего не видела. Она грустно стояла, опустив руки и наклонив голову.

Густомесов быстро сбросил пиджак, разостлал его на мягком мху, расправил шелковую подкладку, сел на край пиджака и, показывая на место рядом с собой, тихо предложил:

– Садись и ты, Финочка…

Охваченная смутным беспокойством, Финочка продолжала стоять, тревожно смотря на Бориса Евгеньевича. Тогда он вскочил, схватил ее за плечи и почти насильно усадил. Красивые глаза его как-то странно блестели, руки дрожали…