Сергей Максимов - Денис Бушуев

Бушуев молчал, он не мог вымолвить ни слова. Густомесов почувствовал опасность, медленно поднялся и попятился к стене обруба. Бушуев молча ступил еще два шага ему навстречу. Густомесов опять попятился и уперся спиной в стену – отступать дальше было некуда. И он закричал, стараясь криком заглушить страх.

– Да в чем дело? Что вам от меня нужно?

Бушуев выдохнул спиравший грудь воздух и негромко спросил, четко и раздельно произнося каждое слово:

– Что ты сделал с Финочкой?..

– Я?.. Па-азвольте! Какое вы имеете право…

– Ты еще спрашиваешь, какое я имею право… – прошептал Бушуев, надвигаясь на него всем своим громадным телом.

– Па-азвольте!..

Бушуев почувствовал, как остановилось сердце и как запрыгали, задрожали щеки…

– У-у… дрянь московская!

Он размахнулся и ударил кулаком Густомесова по лицу. Густомесов тихо охнул, присел на корточки и сжал руками голову. Бушуев пнул его кожаным сапогом и сбросил с обруба вниз на кучу камней, заросших крапивой и лопухом. Густомесов шлепнулся наземь и затих. И в ту же секунду от угла забора метнулась в кусты тальника чья-то тень. Денису показалось, что это была тень Гриши Банного. Бушуев постоял еще немного над Густомесовым, смачно плюнул, крепко выругался и неторопливо пошел на пристань.

По дороге его осенила одна тревожная мысль. Он вспомнил слова Густомесова: «какое вы имеете право?..» В самом деле, какое он, Денис, имеет право выступать в качестве защитника оскорбленной девушки? Отомстить за нее мог Вася Годун, дед Северьян, наконец – Алим, люди, у которых чиста совесть, но только не он. И от этой мысли ему стало жутко. Он вспомнил виноватое, бледное и искаженное лицо Густомесова и похолодел, представив на секунду таким же свое лицо там, на берегу, когда хлыст деда Северьяна взвился над ним.

Бушуев круто повернулся и пошел назад, к обрубу; ему мучительно захотелось еще раз увидеть Густомесова. Но Густомесова под обрубом уже не было, лишь белело на крапиве забытое полотенце. «Ну и чёрт с ним», – подумал Бушуев.

Возвратясь в каюту, он застал Финочку лежащей на койке и укрытой его шинелью. Щеки ее горели, серые глаза светились тусклым, больным огнем, зубы стучали, словно в лихорадке. Денис сел близ нее и погладил ее черненькую головку.

– Что, Финочка, зябко что ль?..

– Холодно… и страшно мне, Денис.

– Пойдем домой, – предложил он.

Финочка сморщилась и замотала головой.

– Домой я не пойду…

– Как это не пойдешь?

Она откинула шинель и показала свое измятое и изорванное платье. Денис понял.

– Матери дома нет, – сообщил он, – она у Манефы, в слободе.

Это известие несколько ободрило Финочку. Придя в сопровождении Дениса домой, она спрятала испорченное платье, повесила на спинку кровати другое и мигом залезла под одеяло, прислушиваясь к шагам наверху и вздрагивая. Густомесов что-то передвигал в своей комнате.

– А он… не придет опять? – спросила Финочка.

Бушуев улыбнулся.

– Не бойся… он больше не придет.

Дело обстояло как будто так, что можно было, пожалуй, и скрыть все происшедшее от тетки Таисии, гнева которой Финочка страшно боялась. Но оставалось неизбежное объяснение с женихом. Оставались еще и мучительные воспоминания на всю жизнь…

Посидев около часа возле Финочки, Бушуев поднялся наверх и, подойдя к двери в комнату Густомесова, попытался открыть ее. Дверь была заперта на ключ.

– Послушайте… вы! Завтра же уезжайте вон из Отважного, а то при следующей встрече я могу вас нечаянно убить… И еще: не вздумайте подходить к Финочке.

Густомесов ничего не ответил.

А утром он нанял лодку, погрузил свои чемоданы и под покровом розового утреннего тумана исчез навсегда из Отважного.

Сжимая в кармане рукоять нагана, ставшую потной и горячей, с застывшими, как лед, глазами, Алим Ахтыров подошел к лодке. Долго стоял, что-то напряженно обдумывая, и вдруг, вытащив из кармана руку, рывком столкнул лодку в воду, прыгнул на скамейку и всунул весла в уключины. Двумя привычными сильными взмахами вёсел он развернул лодку и поехал в Отважное. Он был уверен, что Денис Бушуев жив. Это смутное, непонятное чувство уверенности родилось в тот момент, когда он сбрасывал Манефу в подполье, и уже больше не покидало его ни на секунду.

Подъезжая к пристани, он вдруг вспомнил, что теперь день и «Товарищ» в рейсе, а следовательно, нет в Отважном и Бушуева. Оглянувшись через плечо, он убедился в правильности своих предположений: пристань была пуста. Но он все-таки пристал к берегу и пошел на пристань. На сходнях он встретил Васю Годуна, шедшего, видимо, в село. Алим остановил Васю и спросил: верно ли, что Бушуева убило буксиром? Вася рассмеялся и, торопливо рассказав ночное происшествие на «Товарище», пошел на берег.

Все было так, как рисовал себе Алим. Бушуев был жив. Однако только теперь Ахтыров почувствовал, как он страстно желал смерти Дениса, и понял, что все время, несмотря на уверенность в том, что Денис жив, он хранил где-то в уголке своего сердца смутную надежду на его смерть. А потеряв эту надежду, он сразу утратил и все свое внутреннее напряжение.

Он сел в лодку и тихо поехал назад, в Татарскую слободу. И страшная усталость охватила его, он с трудом подымал легкие весла. Было нестерпимо жарко, словно он ехал не по реке, а по выжженному солнцем полю. На стрежне он бросил весла, опустил голову и задумался, скрестив на коленях руки.

Над лодкой бесшумно пролетела чайка, сверкая белоснежными крыльями. Под днищем уютно булькала вода. Алим провел рукой по вспотевшему лбу и вытащил из кармана наган. Долго смотрел на него, поглаживая вороненую сталь, щелкнул два раза курком по пустым гнездам барабана и пересчитал оставшиеся патроны. Один, два, три… «Как раз – три», – подумал он, усмехнулся и торопливо швырнул наган в воду. И сильная боль, как тисками, сжала его голову.

.

Войдя в кухню, он увидел сидящую все на том же месте тетку Таисию, молча прошел мимо нее, достал железные клещи, стал на колени и принялся вытаскивать из пола забитые гвозди, лениво и неловко.

Когда последний гвоздь был вытащен, он осторожно положил клещи на шесток, прислушался и тихо поднял лаз подполья. Заглянул в яму и быстро сбежал вниз по гнилым ступенькам. В подполье было сумрачно. Узенький пучок света падал на землю из маленького решетчатого оконца. Пахло мышами и сыростью.

Манефа лежала навзничь на прошлогоднем проросшем картофеле, закрыв лицо поцарапанными и вспухшими руками.

– Маня… – тихо позвал Алим, наклоняясь над нею.

Манефа не шевелилась.

– Маня! – громче повторил он, чувствуя, как в висках застучала кровь и тревожно забилось сердце.

Манефа отвела руки и взглянула на мужа тусклым и равнодушным взглядом.