Сергей Максимов - Денис Бушуев

– Веди, Ананьич. Ты помоложе…

Волны ударялись о перо руля, дергали цепь, вырывали штурвал из рук. Минут через двадцать показались впереди огни на барже.

Стоя за штурвалом, мокрый от пота, Бушуев беспокойно следил за сигналами на барже, прикидывая, как удобнее подвести «Товарища» и подать буксир. Разбитной Рыжик усиленно помогал Денису, налегая обеими руками на штурвал, и ругал на чем свет стои́т лоцмана с «Кашгара», посадившего баржу. Капитан Лазарев угрюмо стоял возле руки, кутался в шинель, ковырял спичкой в зубах и молчал, невесело поглядывая вперед.

– Бушуев, а может, буксир на завозне подать? – вдруг спросил он, вынимая спичку изо рта. – Как бы, брат, на эдакой волне не треснуться о баржу. За аварию нам с тобой лет по десять припекут…

Бушуев улыбнулся. Лазарев напомнил ему отца, когда они ехали зажигать бакен тогда, давным-давно. Так же металась Волга, так же свистел ветер и так же трусил отец, как трусит теперь Лазарев. Все так же. Только он, Денис, не тот уж…

– Ничего, Иван Вениаминович… кормой пойдем… осторожно, – утешил он Лазарева. – Ветер-то навальный, с той стороны…

– Ну смотри, тебе виднее… Ход-от убавить, что ль?

– Подождите.

– Пора, Бушуев… Давай, разворачивайся!.. – посоветовал Каширин.

– Пора! – как эхо, повторил Рыжик.

Бушуев набрал полные легкие воздуха и всем телом налег на штурвал.

– Давай, Рыжик!

Колесо завертелось. Быстро замелькали отполированные человеческой кожей ручки штурвала. Работали дружно. Лазарев поспешно вышел из рубки, прошел на правую сторону мостика, встал у рупора в машинное отделение и дернул проволоку сигнала. Где-то внизу, под палубой, глухо тренькнул звонок. Подпрыгивая на волнах, «Товарищ» неуклюже стал разворачиваться.

– Тихай! – скомандовал Лазарев.

Ветер ударил в бок парохода. «Товарищ» накренился и рыснул в сторону. Штурвал вырывался из рук.

– Держи крепче! – прикрикнул на помощника Бушуев, багровея от напряжения.

– Вырывается… сил не хватает… – робко заметил Рыжик.

– Круто берешь, Бушуев… – проворчал Каширин.

– Ничего… зато потом приставать легче будет… – ответил Денис.

Развернулись.

– Стоп! – прокричал Лазарев в рупор. – Тихай назад!..

Медленно вздрагивая и разбрасывая брызги, пароход стал приближаться кормой к носу баржи. Теперь, несмотря на ночь и дождь, уже видны были силуэты людей на барже; они фонарем сигнализировали о том, что у носа баржи глубоко и что на мели сидит баржа кормой. Каширин пошел последить за буксировкой на палубе.

Когда баржа была забуксирована и «Товарищ» пошел «тихим вперед», вся команда облегченно вздохнула, а Лазарев, заглянув в рубку, сказал:

– Посмотрим теперь, хватит ли силенок у нашего «Товарища» баржу стянуть…

– Посмотрим… – отозвался Рыжик.

Лазарев опять прошел на мостик к рупору.

Буксир стал натягиваться.

– Полный!

Пароход качнуло и стало кренить на бок. Бушуев беспокойно оглянулся.

– Что они, черти, наделали! – вдруг закричал Рыжик. – Ах, шут их дери!..

Ругал Рыжик матросов, которые в темноте не заметили, что цинковый буксир лежал неправильно, сполз на сторону, зацепился за бортовой кнехт верхней палубы и вместо прямой линии образовал тупой угол. Не заметил этого, видимо, и Каширин, спокойно шагавший назад к рубке. Однако в тот момент, когда пароход стало кренить, Каширин остановился, недоуменно оглядываясь. Бушуев рывком бросился к окну и закричал что было сил:

– Каширин! Скорее!! Назад, Каширин!!!

Старый лоцман понял наконец, в чем дело, метнулся было к трубе, но как раз в эту секунду буксир соскочил с кнехта, стремительно выпрямился и ударил Каширина по ногам. Лоцман взмахнул руками и исчез за бортом.

– Стоп!!! – закричал Лазарев в машинное отделение.

С кормы прыгнули в воду двое матросов. Спустили завозню. Каширина вытащили. Ноги старого лоцмана были перебиты. Мокрый, в свете желтого фонаря, он лежал на палубе, беспомощно смотрел на изувеченные ноги и тихо повторял:

– Ну вот и отплавал… Матушка-Волга кормила, матушка-Волга и спать положила…

Это событие стало роковым для семьи Ахтыровых.

Оправившись после болезни, Алим стал осторожно следить за женой. Манефа чувствовала это и сама стала следить за Алимом. Оба они понимали, что наступает решительный час, и оба готовились к последней смертельной схватке. Дожидались только сигнала. Алима мучила неизвестность. Он все еще надеялся, что слова молодого колхозника под тополем – лишь жалкая сплетня.

Но все разрешилось само собой, и натянутая струна лопнула.

Весть о ночном происшествии на «Товарище» уже на рассвете другого дня облетела Отважное. Тетка Таисия услыхала о нем только в полдень по дороге в Татарскую слободу от Аграфены Ямкиной, женщины словоохотливой и склонной к преувеличениям. В ее пересказе, путаном и неточном, все выглядело иначе, чем на самом деле.

Явившись в дом к зятю, тетка Таисия застала Алима и Манефу за обедом.

– Что ж вы, мамаша, давно не показывались? – осведомился Алим, подвигая теще табуретку.

– Да все, зятек, как-то не могла собраться… – торопливо ответила тетка Таисия, усаживаясь за стол.

– Хотите щей, мамаша? – спросила Манефа.

– Налей, пожалуй… Да ведь к вам как ехать-то? Все на лодке, да через Волгу. Сегодня искала-искала лодку-то, насилу нашла: Васютка Назаров, спасибо ему, привез… Да и делов много: то одно, то другое… Вот в город надо бы съездить, али Фаинку что ли послать… купить бы кой-чего. Да опять же – денег нет.

– Денег дам, мамаша, коли нужно… – пообещал Алим.

– Спасибо, зятек, спасибо… – закивала головой тетка Таисия, крестясь на горячие щи.

– А что, мамаша, починился, что ль, «Товарищ»-то? – спросила Манефа, подавая мужу тарелку с гречневой кашей.

– Починился, сказывали… Починился и в рейс пошел. А слыхали, что на ём ночью приключилось?

– Что такое? – настороженно спросила Манефа.

Алим уловил эту тревожную настороженность в голосе жены и удивленно поднял глаза.

– А вот что! – облизнулась тетка Таисия, обрадовавшись возможности первой сообщить интересную новость. – Лоцмана убило буксиром и в Волгу сбросило…

– Что?! – вскрикнула Манефа, бледнея и бросая на стол ложку. – Какого лоцмана?

– Не знаю, какого, а только убило. Кажись, Бушуева… – с неудовольствием ответила старуха, почуяв что-то недоброе в странном волнении дочери.

Манефа же совсем потерялась. Она вскочила, бросилась к двери, потом метнулась назад, к столу, стала посреди комнаты и сжала руками голову, бессмысленно и мучительно оглядываясь по сторонам. Губы ее вздрагивали, и странные, темные тени, как волны, заходили по щекам и лбу. Тихо всхлипнув, она упала ничком на кушетку, да так и застыла, не произнося ни звука и не двигаясь… Алим медленно поднялся, отбросил ногой табуретку, засунул руки в карманы синих галифе, осторожно, словно крадучись, подошел к Манефе и хрипло спросил, стараясь удержать прыгающую челюсть: