Сергей Максимов - Денис Бушуев

Дед Северьян подошел, поздоровался.

– Грехи наши, Африкан Митрич, не замолишь… – сурово сказал он. – В грехах мы, как в сетях, ходим.

Митрич сплюнул через зубы, почесал прокуренным пальцем в затылке.

– А что Ананий делает? Давненько я его не видел. Жив?

– Жив. Чего ему…

Митрич повернулся к Матвею Потапову, покачал головой.

– Продувной, брат, этот Ананий. Уж и до чего продувной – пробы ставить негде. А только я его в сани заместо мерина чуть не запрёг…

– Как так? – рассмеялся Матвей.

– А вот так. Ехали мы с ним зимой из города, по морозцу, тверезые оба. Лошаденка, хучь плачь, – не везет. Уж я и так и сяк, и кнутом, и кнутовищем – не везет, да и только. Дай, говорит Ананий, я хлестану! Изогнулся, сукин сын, да как вытянет кобылку по морде! Та – в сугроб, супонь порвала, обернула розвальни. Встал я и говорю: «А хошь, я тебя запрягу теперича с кобылкой рядышком? Хошь, говорю, сучий сын, за мерина служить?» Эх, как он перепугается!

Матвей зашелся мелким, дребезжащим смешком. Дед Северьян взошел на крыльцо, хмуро спросил:

– Отобедали, что ль, сельсоветчики-то?

– Надысь отобедали… – отозвался Митрич, свертывая цигарку. – А ты что, по делу?

Дед Северьян не ответил. Толкнул скрипучую дверь и вошел в сельсовет. За низеньким барьерчиком сидел счетовод – рябой паренек Василий Чижов. Что-то писал. У барьера толпились мужики, бабы.

– Как же так? Значица, я без пенсии остаюсь? – спрашивала какая-то старуха у счетовода, суетливо затягивая узел черного платка под подбородком и часто и слезливо моргая глазами.

– Ничего не знаю, мамаша, – отвечал счетовод. – Мое дело известить, а разбираться поезжай в город.

– Нача-а-альники!.. – злобно вскрикнула старуха и безобразно выругалась.

В этот момент из соседней комнаты вышел с бумагами в руках сам председатель сельсовета Игнат Онучкин. Он строго посмотрел на старуху и осведомился:

– Ты чего тут по-матушке кроешь? Старая, а туда же… лается.

– Да как же не ругаться! – взвизгнула просительница. – По́ миру вы меня пущаете!

– Поезжай, говорю, в город… – повторил счетовод, не поднимая головы от бумаг.

Онучкин заметил в толпе деда Северьяна, приветливо окликнул:

– Северьян Михалыч! А ты чего, голуба душа, дожидаешься?

– До тебя, Игнат… – глухо ответил дед Северьян, подходя к Онучкину.

– Так заходи… – Онучкин распахнул дверь, пропуская старика в свою комнату. – Садись. Да ты чего эдаким странником вырядился? Аль в поход?

Дед Северьян молча прошел и тяжело сел на лавку близ окна. В комнате Онучкина было светло и душно. На забрызганном чернилами столе валялись какие-то папки с бумагами, кукишем торчала из коробочки массивная печать. В углу на деревянной треноге, обвитой кумачом, стоял маленький зеленоватый бюст слепого Ленина. На бревенчатых стенах – портреты вождей партии. Тонкая золотистая пыль кружилась в лучах солнечного света, падавших из окон на замызганный, исцарапанный сапогами пол.

Онучкин притворил дверь, одернул белую русскую рубашку, подпоясанную широким солдатским ремнем, сел за стол, погладил шершавой ладонью короткий ежик на затылке.

– Так давай, выкладывай, что там у тебя… – предложил он.

«Господи, помоги мне», – еле слышно прошептал дед Северьян посеревшими губами. И вслух сказал совсем не то, что хотел сказать:

– Однако… однако душно как, Игнат. А?

– Что душно, то душно… – отозвался Онучкин и торопливо добавил: – Так давай, говори… Что за просьба у тебя?

– Ты б окно растворил, что ль… – попросил старик. – Что ж такто сидеть…

– Это можно… – охотно согласился Онучкин и, встав, распахнул окно.

И в ту же секунду оба они отчетливо услышали стук автомобильного мотора. Онучкин высунулся из окна.

– К нам… из города, – сообщил он. – Кто бы это?

К крыльцу сельсовета подкатил серенький запыленный фордик. Рядом с шофером сидел пожилой милиционер, позади них – следователь Макаров. Как только машина стала, Макаров быстро вышел, сказал что-то оставшемуся сидеть в автомобиле милиционеру и торопливо направился в сельсовет, покачивая тугим портфелем и сверкая на солнце стеклами больших круглых очков. На плечах защитной гимнастерки темнели пятна проступившего пота.

– Макаров! Ей-бо, Макаров! – вскрикнул Онучкин, суетливо отходя от окна. – И с милиционером… Может, заарестовывать кого приехал?

– Сюда идет? – спросил дед Северьян.

– Сюда…

Онучкин поправил кое-что на столе. Вошел Макаров, швырнул на табуретку портфель, снял фуражку.

– Здоро́во, товарищ Онучкин… А-а-а, Северьян Михалыч! Вот так встреча! ты чего тут?..

И опять дед Северьян ответил не то, что хотел ответить: тяжелый и неповоротливый язык перестал слушаться.

– Так… по делу.

Но Макаров уже отвернулся от старика: видимо, дед Северьян не интересовал его в эту минуту.

– Вот что, товарищ Онучкин… – строго сказал он, утирая платком пот с лба. – У меня к тебе просьба: прикажи выделить мне лодку. Мне надо на ту сторону Волги, в Татарскую слободу.

– Сиим моментом я вам это устрою… – засуетился Онучкин и присел к столу писать записку перевозчику Ямкину.

В комнату шумно ввалились Митрич и Матвей Потапов, о чем-то оживленно споря.

– Игнат Семеныч! – закричал Митрич. – Как же это получается? Ты же приказал выдать нам тёсу в кредиту… Чего же Васька твой артачится? Платите, говорит, деньги чичас же…

– Обождите, робята, минуту… – попросил Онучкин, – я вот кончу… обождите. Не горит, чай, ваш тёс…

Онучкин дописал записку, встал и хотел было крикнуть Чижова, но дед Северьян остановил его странными словами:

– Не надо, Игнат… незачем Макарову в слободу ехать…

Наступила тишина. Все с удивлением взглянули на старика. Дед Северьян встал, огромный, неповоротливый, поправил мешок за плечами и, часто вздрагивая изуродованной губой, тихо сказал:

– Ахтырова-то…

И замолчал, глубоко вздохнув. Макаров мгновенно побледнел. Митрич заморгал глазами и подвинулся ближе к Матвею Потапову. У Онучкина мелко задрожала в руках записка.

– Ахтырова-то… – повторил дед Северьян, снова на секунду смолк и вдруг, вскинув голову, громко и четко произнес:

– Ахтырова-то, Мустафу-то… ведь это я убил.

Набежавший невесть откуда ветерок вырвал из ослабевших пальцев Онучкина записку и, кружа и перевертывая ее, отшвырнул к порогу…

Анания Северьяныча насмерть перепугала история с отцом. Он залез на полати и три дня пролежал на них, боясь показаться на улицу. А когда в газете «Северная Правда» под заголовком «Вылазка классового врага» появилось сообщение о задержании органами НКВД некоего Северьяна Бушуева, в прошлом собственника-пароходчика, убившего в 1931 году приказчика кооператива Мустафу Ахтырова в Татарской слободе по причине классовой ненависти, – Ананий Северьяныч совсем потерялся, с перепуга запил и пропил за неделю 400 рублей. Ульяновна молилась, неутешно плакала и ни за что не хотела верить ни газетному сообщению, ни рассказам очевидцев, слышавших страшное признание старика в сельсовете.