Сергей Максимов - Денис Бушуев

– Бушуев.

– А меня Арсений Георгиевич Берг…

– Вы не русский? – спросил Бушуев.

– Нет, русский. И я русский, и прародители мои были русскими. А фамилия? шут ее знает, почему она такая… Так вот, почему не надо лечить сумасшедших? Вы посудите сами, товарищ Бушуев: что такое сумасшествие? Это заболевание какой-нибудь навязчивой идеей, сложное и возвышенное заболевание. А что такое идея? Идея – это смелое проявление сильного человеческого духа. Следовательно, сумасшедшие со своим возвышенным заболеванием олицетворяют собой мощь человеческого духа. Нет ничего приятнее в жизни, как ощущать присутствие идеи. Ах, как это приятно!.. Ну к чему, к чему лечить сумасшедших? Они очень и очень счастливы, по-своему, конечно. Так к чему же отнимать у них это своеобразное иллюзорное счастье?

Берг сокрушенно покачал головой и снова выпил коньяку. Теперь уже Бушуев совсем не хотел уходить. Он даже поближе подвинулся к Бергу. Услышав оживление на палубе, Бушуев взглянул в окно и увидел, что уже Куйбышев и что пароход подходит к пристани.

– Семенов! – крикнул он матросу, проходившему мимо открытого окна.

– Я! – быстро ответил матрос, останавливаясь.

– Сходи на почтамт и принеси почту. Возьми общую доверенность на всю команду у капитана.

– Есть! – ответил матрос.

Бушуев снова сел на диван. Его беспокоило отсутствие писем из дома. Ни в Горьком, ни в Астрахани для него писем не было. Оставалась еще надежда на Куйбышев.

– Вы что – помощник капитана? – спросил Берг, глядя на китель собеседника.

– Нет, лоцман… Так как же насчет сумасшедших-то… – напомнил Бушуев.

– А вам не скучно меня слушать? – спросил Берг, с усмешкой глядя на Дениса своим холодным и острым взглядом.

– Нет… отчего же? Я с удовольствием…

– Да вы выпейте! – опять предложил Берг, – а коли коньяку не хотите, так, может, чего другого спросить? Официант! – крикнул он заглянувшему в салон официанту. – Принесите жигулевского пива!.. Две… нет, три бутылки!.. Так, про что я там говорил? Ах да, про идею… Ведь эдакая радость ощущать ее, особенно для людей, ничем другим, кроме нее, не занятым и не имеющим ни способностей, ни дарований, и еще, я думаю, для слабых физически. Ведь эдакое грандиозное сознание: «Я, ничтожный, бездарный человек, которого можно пришибить соплей, иду наперекор всему… я буду кроить мир не так, как хотят сильные и талантливые, а так, как я, маленький и незаметный человечек, но сильный своей идеей». Да ведь за одну только эту радость идти наперекор всему на свете сто́ит сумасшедшему жить и срывать с себя все смирительные рубашки докторов… Как по-вашему, товарищ?

Бушуев ответил не сразу. Ему показалось, что этот их, на первый взгляд, отвлеченный разговор, принимает какую-то в высшей степени интересную внутреннюю окраску, и ответить на вопрос Берга надо было так, чтобы не рвать этой внутренней и трудно уловимой для него самого нити. В этот момент пароход пристал к дебаркадеру, и по палубе застучали каблуки пассажиров.

– Это что за город? – как бы приходя в себя, спросил Берг.

– Куйбышев. А вы далеко едете?

– В Астрахань… а может, в Сталинграде слезу, не знаю еще… Нет, вы мне ответьте, товарищ, сто́ит ради этого жить?

– Да ведь это в больном состоянии… радость-то эта… – негромко и нерешительно сказал Бушуев. – А ведь у сумасшедших-то бывает, я думаю, просветление в голове… Вот что они тогда чувствуют, когда просветление это находит на них?

– Ах-ха-ха… – раскатисто рассмеялся Берг, тряся толстыми, ожиревшими щеками и показывая рот, полный золотых зубов. – Ах-ха-ха… Просветление! – и вдруг, мгновенно оборвав смех, он с какой-то злобой тихо сказал: – Тогда они вешаются… или вот в Волгу бросаются.

Вошел официант и молча поставил на стол перед Бергом бутылки с пивом.

– Открыть? – осведомился он.

– Не надо… я сам, – мрачно ответил Берг.

Официант ушел. Берг налил в стакан пива и протянул Бушуеву. Пухлая, покрытая густыми черными волосами рука его чуть дрожала. Бушуев отпил глоток и поставил стакан. Долго, минут пять-шесть они молчали. Берг сидел насупившись, опустив красные веки.

– Где-то, когда-то, от кого-то я слышал рассказ об одном горбуне… – вдруг тихо сказал он, все еще не открывая глаз. – Этот горбун жил в маленьком русском провинциальном городке. Он остро и больно сознавал свое уродство, свое ничтожество. И как ни старался он щеголять новыми костюмами, как ни старался показать свою ученость, как ни прельщал девушек ловкой игрой на гитаре – все же он оставался горбуном, маленьким и ничтожным уродцем. И тогда в его голове родилась идея… Однажды вся Россия была потрясена страшной железнодорожной катастрофой. Экспресс, битком набитый пассажирами, скатился под откос с десятиметровой насыпи. К месту катастрофы стеклись со всех концов тысячи людей. Под стоны раненых и плач женщин люди вытаскивали окровавленные тела из разбитых в щепки вагонов. И вдруг… – Берг глубоко вздохнул и открыл глаза, – вдруг где-то наверху раздался протяжный визгливый голосок. Люди подняли головы. На откосе стоял горбун. «Это я отвинтил рельс!..» – крикнул он вниз, обводя толпу сверкающими от счастья глазами. Он упивался своим счастьем, счастьем от сознания того, что вот он, маленький и всеми презираемый горбун, теперь в центре внимания всей России. «Это я, слышите – я отвинтил рельс!..» И кто мог измерить его счастье!.. Кто из этих обывателей мог заглянуть в его окрыленную душу! Теперь они были ничтожества, а он – всесилен и могуч… Товарищ! – вдруг крикнул Берг, ударяя по столу кулаком. – Да ведь горбун-то был умнейший человек! Умнейший!..

– Он не только был физический урод, а и моральный, горбун-то ваш! – невольно вскрикнул Бушуев.

Берг секунду молчал и пристально смотрел на него и вдруг расхохотался.

– Ах-ха-ха… Моральный урод. А об обиде-то вы забываете!

– О какой обиде?

– Ну… об этой, об обиде, когда у одного человека что-то есть, а у другого нет…

– Так это зависть, а не обида…

– Нет! – крикнул Берг. – Это именно обида! Жгучая, невыносимая обида… И почему, почему горбун – моральный урод?

– Как почему? – удивился Бушуев. – Потому что он людей убил… тысячи людей.

– Ага! – торжествующе сказал Берг. – Так ведь он ради идеи убил их!

– Да пошел он к чёрту со своей дурацкой идеей! – рассердился Бушуев. – Мне из его идеи не платки шить для слез матерей… Вы когда-нибудь видели, как плачут над мертвым-то?

– Кто?

– Ну… хоть сестра или мать.

– Видел… – серьезно и спокойно ответил Берг. – Это действительно трагично. Покойник лежит в гробу. Полный дом народа. Зеркало занавешено. На полу – еловый лапник, запах воска, ладана. Все это, конечно, трагично. А на фронте вы были? – неожиданно спросил он Дениса.